"Энциклопедия никогда не кончается"
Прайсман Леонид[[1]] Доктор исторических наук, активист еврейского движения в Советском Союзе, автор нескольких книг и многочисленных статей по истории России, истории еврейского народа в России и во Франции во второй половине XIX - первой половине XX вв.
Прайсман Алла Микробиолог, активист еврейского движения в Советском Союзе.
Иерусалимский стаж с 1985 года
Леонид. Я знаю, о чем нужно рассказать – конечно, о Еврейской энциклопедии, с которой у меня очень многое связано. Но сначала несколько слов о том, что этой работе предшествовало.
Содержание |
Это сладкое слово «абсорбция»
Мы приехали в Израиль в 1985 году, после пяти лет жизни в отказе. В Иерусалиме жили мои близкие друзья, и заранее предполагалось, что мы тоже поселимся здесь. Кроме того, я к тому времени хорошо знал Иерусалимский университет, и мне хотелось продолжить там свою научную, профессиональную деятельность. Центр абсорбции, расположенный в Гило, стал нашим первым местом жительства в Иерусалиме.
Первые впечатления были очень непростыми. Я уезжал из Москвы – был 85 год, лето, к власти пришел Горбачев, но мы этого, можно сказать, не ощущали. Перестройка была объявлена, но продолжались посадки, у меня был отключен телефон, нас преследовали гэбэшники, и встал вопрос о том, на какой восток ехать – на Дальний или на Ближний. Ответ был вполне однозначным, и поэтому на моих предотъездных фотографиях стоит такой радостный идиот и улыбается: типа все проблемы закончились, и я еду к новой счастливой жизни.
Мы приехали, нас встретили друзья; лег я в пять утра, встал в восемь. Вокруг меня – этот самый центр. Люди, что еще оставались там, старожилы, – это были настоящие аутсайдеры, из тех, кто приехал в 80-81 году (когда было хорошо с работой и квартиры были дешевые) и не сумел встать на ноги даже в этих благоприятных условиях. И со всех сторон я слышу: «Идиот! Дебил! Кто же едет в Израиль?! Весь мир был перед тобой!». Один так говорит, второй, третий… Вот я прихожу к своим очень близким друзьям, школьному другу Саше Шипову. С ним и с его женой Машей мы решали вопрос об отъезде на совместном семейном голосовании; и вот теперь Маша наливает мне стакан колы и говорит: «Пей, Леня, пей – у тебя не скоро появятся деньги, чтобы купить себе колу…». Я настолько разозлился, что я потом непрерывно пил ее, эту колу… она у меня уже лезла из ушей.
…И теперь вокруг эта жара, соседи; с одной стороны живет эфиоп, с другой – сириец; они, может, и милые люди, но при этом ни одного языка, на котором я говорю, они не знают. Ни русского, ни английского, ни французского. И мы все вместе не знаем иврита. И при этом они хотят общаться. --- В общем, когда я столкнулся с настоящим Израилем, то испытал своего рода шок. И вышел из него, когда через два месяца после приезда Алла – у нее хороший английский – поехала с сионистской миссией в Америку и в Канаду, а я – во Францию, где провел больше месяца. Выступал в синагогах – я в жизни не видел столько синагог! В Ницце я побывал в восьми синагогах за два дня. И это все было очень интересно – я встречался в Страсбурге с главой Еврокомиссии по правам человека. Там в то время находился с визитом Горбачев – мой будущий любимый политический деятель, а я, получается, пытался сорвать его приезд, рассказывая о реальном положении с правами человека в Советском Союзе.
А после возвращения уже началась нормальная жизнь в Израиле – я быстро поступил в докторантуру и, в общем, стал приходить в себя. --- Тут вот еще в чем дело – люди, едущие в эмиграцию, заранее готовы к тому, что будет тяжело. Мы же называли наш приезд сюда репатриацией , мы говорили – алия, восхождение, а по сути это была та же эмиграция. Мне писали из Москвы такие восторженные письма: «Ты должен быть счастлив, счастлив!» – а я понимал, что все очень, очень сложно; в первое время я, помню, вообще просыпался в холодном поту.
К. Каким было первое более или менее цельное восприятие Иерусалима за пределами Центра абсорбции – как городской среды, как комплекса всего того, что образует в нашем восприятии образ города?
Леонид. Я очень благодарен своему школьному другу Юре Штерну[[2]], который на второй день нашего приезда повел меня в Бейт Тихо[3]. Это было, собственно, первое место за пределами Центра абсорбции, которое я увидел, это был уже другой Иерусалим. А на следующий день мы выступали на «Коль Исраэль» (радиостанция «Голос Израиля»), и сотрудник редакции Лещинский отвел меня в один из этих дивных переулков между улицей Яффо и Кошачьей Площадью, Кикар Хатулим. Мы там посидели, попили пива… И мне постепенно начало здесь нравиться. --- Еще я безумно люблю Эйн Карем[[4]]. Я считаю, что это одно из самых красивых мест в мире, я там знаю каждый угол. Люблю Старый город и тоже очень хорошо знаю его – но это пришло уже потом. А пока что вот эти два первых места – они показали мне, что не все вертится в этом замкнутом кругу «цены-деньги-цены-деньги». Это в Москве я думал о том, что, если меня поведут расстреливать, я буду орать «Шана а-баа бэ-Рушалаим!» – «В будущем году в Иерусалиме!» – а тут мысли вертелись вокруг того, что не хватает денег это купить, и это, и еще то.
Алла. Еще дело в том, что в этот Центр абсорбции приходила разная публика, которая тоже действовала на нас угнетающе. За нами бегали представители всяких религиозных групп, которые пытались отправить Леню в ешиву, обещая за это подарить холодильник; потом еще эфиопы, которые сидели у нас в квартире… там по соседству жил какой-то эфиопский вождь, который очень любил мою маму. И вот он даже не стучал, он просто открывал дверь, входил, располагался в салоне в своих белых одеждах и с посохом – и молча сидел, часами. Мама, человек вообще-то очень разговорчивый, тоже вынужденно молчала – и ее просто разрывало на части. Одновременно нас не оставляли в покое журналисты – на тот момент мы были из тех немногих, кто сумел вырваться из Союза. Однажды ко мне пришел журналист, высокий такой японец, интересовавшийся проблемами советских евреев (и преподававший иврит в университете) – в общем, мне начинало казаться, что я схожу с ума. И эта страшная, постоянная жара, июль месяц…
В самом начале денег катастрофически не хватало, мы не могли понять денежную политику в отношении нас; потом нам объяснили, что просто не бралась в расчет инфляция. Но было множество встреч с очень хорошими людьми – они приходили и приносили нам деньги, и говорили: мы помним, как нам было тяжело, вот, возьмите, а потом и вы поможете кому-нибудь. --- Мы все время ходили на встречи с израильскими политическими деятелями, с различными американскими делегациями. И вот я сначала уехала в Хельсинки, где отмечалось десятилетие подписания Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе; там я свидетельствовала о нарушении прав человека в СССР, потом вернулась сюда, немного пришла в себя и поехала в Америку. По возвращении я начала работать в университете, в лаборатории – по профессии я биолог. И это была настоящая отдушина – во всех отношениях.
Алла, Леонид и легендарная Геула Коэн, депутат Кнессета от ультраправой партии Тхия. Председателем на этом собрании был тогдашний министр иностранных дел Израиля (а до того и после того - премьер-министр) Ицхак Шамир. Вручают сертификаты израильским гражданам, которые отказались от российского гражданства в Москве. Кнессет, зал Шагала.
«…и чтобы мы не канули в вечность…» (Д. Дидро)
К. Поговорим о Еврейской энциклопедии. Как и когда началась твоя работа и что этому предшествовало?
Леонид. Жизнь моя в Иерусалиме состояла как бы из нескольких слоев. Во-первых, многие наши друзья все еще оставались в Москве. Моего лучшего друга Володю Бродского, мужа Дины Зиссерман, посадили через десять дней после моего отъезда – и нам, в этих жутких условиях Центра абсорбции, где не было телефона, нужно было звонить по всему миру и организовывать кампанию в его защиту; одновременно меня как историка приглашали на разные встречи интеллектуалов (в том числе и говорящих на русском языке), посвященные ситуации в СССР. Одна из таких первых встреч была в Иерусалимском университете, где как раз тогда размещались Еврейская Энциклопедия[5] и Центр документации восточно-европейского еврейства[6].
Обе эти организации объединяло то, что их возглавлял очень известный израильский историк, профессор Шмуэль Эттингер[7]. А мне, можно сказать, повезло – я сразу после приезда, в том же учебном году, поступил в докторантуру, и Эттингер был моим научным руководителем. Лекции я слушал и на русском, и на иврите, и одновременно учил иврит. И тогда же я написал для энциклопедии свою первую статью – о моем городе, о Москве, а затем Эттингер предложил мне работать на постоянной основе. Тут необходимо сказать пару слов и о ЕЭ, и о Центре документации. Израиль – страна, безусловно, в чем-то особая – здесь спецслужбы играют выдающуюся роль. Даже в сталинской России ни одна энциклопедия не издавалась спецслужбами. А здесь основой для двух научных организаций послужил Натив[8], или Бюро по связям (Лишкат а-Кешер на иврите) при главе израильского правительства. И вот Натив-то и создал ЕЭ и Центр документации.
Логотип ЕЭ и форзац 7 тома, в котором опубликована статья «Россия».
Центр занимался в основном издательской работой – например, у них вышло много томов, где было собрано всё, что писали о евреях в Советском Союзе, все упоминания в периодике, вообще всё. Вышла у них, скажем, такая книга, как «Советские евреи пишут Эренбургу». Кроме того, они собрали совершенно фантастический архив. Там была самая полная библиотека в мире, содержавшая издания, где хоть как-то упоминаются российские евреи: книги, газеты, журналы – абсолютно все. Совершенно фантастическое собрание уникальных документов и книг, посвященных идишу, – сюда приезжали работать ученые со всего мира. Все это было создано благодаря Эттингеру.
Это был очень интересный человек. Он родился в 1920-м и приехал в Израиль в 1936-м, когда еще можно было покинуть СССР – тем, за кого родственники или благотворительные организации могли заплатить советским властям. Он происходил из хасидской ленинградской семьи – в Ленинграде одно время жил Любавичский ребе, и там было много хасидов. Но сам Эттингер на момент приезда в Израиль уже не имел с религией ничего общего – он был ярым комсомольцем, потом стал коммунистом. Но когда в конце сороковых годов Эттингер побывал в Восточной Европе, его «коммунизм» немедленно закончился. Он стал социалистом; и он был совершенно уникальным историком: когда при нем упоминали ту или иную тему, он немедленно выдавал всю библиографию по ней. Знания его были очень обширными и глубокими; и вот он стоял у истоков КЕЭ и был ее душой.
К. Почему об этом архиве и библиотеке ты говоришь в прошедшем времени?
Леонид. Потому что в настоящее время ничего этого не существует.
Когда-то уже была прекрасная ЕЭ[9], она издавалась в Санкт-Петербурге в 1908-1913 гг, это вообще была одна из лучших в мире энциклопедий. В ней работали самые выдающиеся ученые со всего мира, евреи и неевреи, это было необыкновенное издание, и ему нет равных. Но период с 1913 по 1976 год вместил слишком много всего, в том числе и страшные вещи в жизни еврейского народа, была Катастрофа; но также произошло и самое радостное событие для евреев всего мира – создание Государства Израиль. Среди трагических моментов следует отметить тот факт, что русскоговорящие евреи были тотально отрезаны от всего еврейского, и им нужно было заново рассказать о наследии всего народа.
Трудностей было очень много. Во-первых – где следовало искать специалистов, которые смогут еврейскую историю написать по-русски? В Израиль приехала русскоязычная интеллигенция, среди этих людей были прекрасные историки, филологи и пр., но в том, что касалось евреев и еврейской истории, они были совершенно невежественны. Это первое. Второе – это контекст. Для европейских людей библейский контекст был знаком с детства, они в нем воспитывались и формировались; а для советских людей, евреев и неевреев, все эти понятия просто не существовали и были чужими. Поэтому первоначально была идея сделать всего шесть томов – перевод из «Энциклопедии иудаика» (Encyclopaedia Judaica[10]), изданной на английском языке. Но когда приступили к ее осуществлению, то выяснилось, что специалисты по иудаике имеют самое отдаленное представление о событиях, которые происходили в России, и о русских евреях – что ни статья, то ошибка. С другой стороны, наши знания пополнялись, и приехавшие из СССР специалисты начинали все лучше и лучше разбираться в еврейских реалиях; и в конце концов все статьи по России, выходившие в качестве дополнений каждый год, уже писались по-русски, а «Энциклопедия иудаика» по взаимной договоренности брала их у нас (или специально заказывала что-то особое) и переводила на английский.
Для меня годы работы в КЕЭ – с 1986 года до ее закрытия в 2009 году – были безумно интересным временем. Там был уникальный коллектив, который состоял из самых разных людей – например, я застал П. Хена, который приехал в Израиль в 1922 году, он был сыном единственного раввина на Украине, которого убили деникинцы. Сын украинского раввина – но у него был замечательный русский язык. Одним из главных научных редакторов был Ицхак Орен Надель – он родился в Улан-Удэ в 1918 году, потом родители увезли его в эмиграцию, в Харбин. Это был город, целиком заполненный русскими эмигрантами; над входом в один из ресторанов города была надпись: «Собакам и китайцам вход воспрещен». Надель заканчивал русскую гимназию в Харбине и одновременно – это в 15-то лет! – был редактором газеты «Эцель» (Эцель – Иргун Цваи Леуми, Национальная военная организация Жаботинского), единственного печатного органа этой организации на русском языке. Его русский был в чем-то намного лучше моего – он не был испорчен советизмами. Как-то раз мы с ним спорили, как правильно писать – иудаика или иудаистика. Он говорит – «иудаистика», а я ему отвечаю: «мудаистика». Он рассмеялся и говорит: «Знаете что, Леня, мы с Буниным и Деникиным сохранили русский язык, который вы, советские, испортили». Правда, великолепно?
К. Где это все располагалось?
Леонид. В университетском кампусе. Вот идешь по Гиват Раму, идешь-идешь-идешь, справа третье здание, Биньян Шпринцак. Энциклопедия находилась там много лет, но потом нас вывели из университета – и в 1998 году заключили в монастырь, поместили на части территории действующего женского монастыря кармелиток на улице Жаботинского, прямо напротив резиденции израильского президента – Бейт а-наси (три четверти монастырских помещений были взяты университетом в аренду на 99 лет). И я совсем не знал, что в то время, как я вел монастырский образ жизни, напротив меня в этом дворце так от души резвился тогдашний президент Кацав!
К. Которому тогда так от души позавидовал президент Путин!
Леонид. Да! Да! Прямо по Шекспиру: «Не дай постели датских королей служить кровосмешенью и распутству!» --- Ну, а после монастыря нас вернули в университет, в место под названием «Шхуна элеф», до этого там были студенческие общежития, и студенты называли это место «Шхуна келев» («Собачий квартал») – потому что там был собачий холод, бараки и прочие прелести. И вот у нас была энциклопедия, над которой работал лучший коллектив по иудаике на русском языке, которая вместо шести томов выпустила одиннадцать, и еще три тома приложений. И все это тут же нужно было дополнять и переписывать, потому что энциклопедии, если и кончаются, то тут же начинаются вновь, они существуют вечно. Вот и наша должна была продолжаться, тем более что в Израиль приехало огромное количество людей, которым было безумно важно и интересно получить – на русском языке – представление о мире еврейской цивилизации, о еврейской истории, о еврейской религии, о самых разных предметах, имеющих отношение к еврейскому миру. --- В какой-то момент мы начали делать электронную версию. К нам на сайт заходило огромное количество народу по всему миру, из самых разных стран вплоть до Сингапура, множество людей, евреев и неевреев. Это было захватывающе. …Но здесь, к сожалению, проявили себя, так сказать, те, кто нас создал. В правление нашей амуты (некоммерческой организации) входили очень и очень пожилые люди, которые мечтали отправиться на покой. Глава амуты, израильский судья в отставке Бартов, который одно время возглавлял Бюро по связям (Лишкат а-Кешер), на презентации очередного тома ЕЭ сказал, что накануне Судного дня, Йом Кипура, он молится только об одном: чтобы все это наконец закончилось. Потому что он считал – и очень откровенно говорил об этом – что из России и так уже приехало огромное количество народу, и их предстоит «переварить», и не нужно, чтобы приезжали новые. И члены правления повели сознательную политику по удушению Энциклопедии.
Сокращались ставки, увольнялись люди – хотя и была возможность привлечь деньги. Нашим непосредственным начальником назначили отставного работника Бюро по связям, который был абсолютно ни на что не способен и не имел иных целей, кроме как ликвидировать Энциклопедию. Эли Валк должен был это сделать, его для этого взяли, и он это все закончил. В 2009 году КЕЭ перестала существовать.
К сожалению, судьба всей документации по восточноевропейскому еврейству, уникального архива на русском языке и на идише, была еще трагичнее. В 1988 году мой научный руководитель и глава всего нашего проекта Эттингер умер. Он еще был не старый человек, 68 лет; разрыв сердца, в Лондоне… И на смену ему пришел Мордехай Альтшулер, его ученик, который, как многие ученики, терпеть не мог своего учителя. В отличие от Эттингера, он был очень плодовит, написал много книг о российских евреях; он был умелым фактографом, но при этом мало думал о значении всего того, что происходило в России и в мире; и когда вскрылись российские архивы, куда и в царское время не ступала нога человека, когда можно было получить оттуда уникальную информацию, руководителем Центра документации оказался человек, который не был заинтересован в продолжении исследовательской работы. И вот в начале 2000-х годов Центр был закрыт, все сотрудники были уволены, а колоссальная библиотека, фантастическая, вместе с архивными коллекциями, которых нет больше нигде в мире, огромное количество газет на русском и на идише, – все это было отправлено на университетский склад, в какой-то барак; и до сих пор толком не нашлось человека, который бы поинтересовался судьбой этих архивов. В университете никто этим не занимается, никому это не нужно… Так «народ книги» порой относится к книге.
К. Расскажи, что ты написал для ЕЭ.
Леонид. Довольно много статей; самые из них интересные – огромные «Россия» и «Советский Союз», очень большие «Франция», «Марокко», «Польша»; ну, а обо всех бесчисленных статьях типа «Шамир», «Шарон», «Петлюра», «Победоносцев» (да, об антисемитах мы тоже писали!) – я уже говорить не буду. Работа была, повторяю, очень интересной.
Питательный бульон
К. А помимо работы? Тогда, в 85-м году, «наших» здесь было относительно немного, «большая алия» ведь позже началась?
Леонид. Большая алия началась к концу 1989-го года, в 1990 году приехало двести тысяч человек за один год – что-то невероятное! А до этого за все время, с 1970 по 1987 год – 170 тысяч. В Иерусалиме обосновалось относительно немного людей, в основном представители русскоязычной интеллигенции – это связано, конечно, с университетом, где была фантастическая кафедра русистики, одна из лучших в мире, которой теперь тоже нет. Там работали замечательные ученые, такие как профессор И. Серман; там защищался крупнейший на настоящий момент специалист по русской литературе Михаил Вайскопф, а также его жена Лена Толстая, внучка Алексея Толстого. Ну, и в целом этот интеллигентский круг был очень широк.
К. И все эти люди были знакомы между собой? Можно ли сказать, что это действительно был один круг - вы все пересекались, общались, часто виделись?
Леонид. Да, безусловно. Был, скажем, такой религиозный центр «Шамир», с которым мы были все связаны, участвовали в разных семинарах, частенько просто собирались и выпивали. Еще был книжный магазин в Иерусалиме, принадлежавший Изе Малеру; этот магазин в разное время располагался то тут, то там в центре города. Изя был очень своеобразный человек – хороший писатель, перед самой смертью ставший еще и очень хорошим художником.
У него была довольно необычная судьба – он, когда служил в Советской армии, то состоял, как и Сергей Довлатов, в лагерной охране… Мы приходили в его магазин и видели все те книги, которые издавались за границей, подпольно провозились в Советский Союз и ценились на вес золота. Это волновало и восхищало нас. И этот магазин тоже был местом встреч, пересечений, разговоров, новых знакомств. Еще одно место – на том перекрестке, где находится больница «Бикур Холим», наискосок (сейчас там поликлиника), размещался Культурный центр российских евреев – с выставками, концертами, довольно активной жизнью, в полном соответствии с его названием и предназначением. В России я, скажем, очень любил Кукина, и вот впервые на его концерте я побывал в этом центре. Там многие любили проводить время.
К. Именно оно, это кафе, и называлось «идиотник».
Леонид. Да, я как-то не знал этого... Но вот помню, и это было очень забавно, – как-то там был концерт Окуджавы. Мы заявились целой компанией, и с нами был Любимов, у которого не оказалось билета. Алла говорит ему: «Юрий Петрович, а вот мы так же не могли попасть на Таганку, и у нас билетов не было!». Но потом его все же провели, разумеется. (Об этих «точках сборки» многие писали, и желающие легко нагуглят и магазин Малера, и Культурный центр. – К.А.)
Водка, селедка, чечетка
Леонид. Еще были разные забавные места – в 90-м году открыли кафе «Бармалей» в районе театра Хан, там, где старая железнодорожная станция. И вот мне рассказывают: «Представляешь, фантастическая история – кафе открыли, так там весь алкоголь по пятнадцать шекелей!» – И мы все бросились туда. В первый раз мы с друзьями пили там прекрасный французский коньяк; и выпили, естественно, сколько смогли. --- Просто хозяйка решила привлечь людей. Ну, сколько пьют израильтяне? Когда я пришел в следующий раз, она сказала, что коньяка нет. Я говорю: А вон у вас «Абсолют» стоит! --- Через два месяца кафе разорилось. Стремительно, да… но воспоминания остались очень теплые.
В те годы израильтяне пили довольно мало. Но предыдущее поколение это дело очень любило. Например, Эзер Вейцман[11], племянник первого президента и сам президент Израиля, сыгравший выдающуюся роль в Шестидневной войне, – так вот он мог сказать на похоронах Рабина: «Какая у нас была хорошая жизнь! Сколько мы вместе с ним выпили виски!» Известно, что Рабин выпивал вообще каждый день, как, впрочем, и сам Вейцман. Шимон Перес[12] говорит: «Я прожил столько лет и у меня такая хорошая голова, потому что я каждый день выпиваю два бокала красного вина». Следующее поколение израильтян отличалось большей строгостью нравов, по крайней мере в плане алкоголя; а сейчас все опять восстанавливается. «Русский» же Иерусалим в 70-е годы поддавал очень сильно. Я могу рассказать одну историю, которая мне безумно нравится. Ешива «Шамир», жуткая жара; за столом сидит литератор Борис Камянов, ортодоксальный иудей, и рядом – художник Андрюша Резницкий, истово православный человек; жара, повторяю, чудовищная, и перед ними стоит литровая бутылка дешевой теплой водки; и они наливают и выпивают, бормоча хором: «Борух ата адонай… Господи благослови… Андрюша, ты пей до дна! Боря, не отставай!» --- Да, киряли все – и кто в 70-е приехал, и в начале 80-х, все. Мы здесь уже были не евреи, мы были русские… и продолжали себя вести соответственно.
К. Из расхожих отговорок – «Да, мы много пьем – поживите с наше в Сибири, еще не так запьете!» Еще одно распространенное клише: русские не признают психоаналитиков, потому что им это не нужно - они собираются, выпивают пару бутылок водки и выговаривают друг другу все свои проблемы.
Места силы
Леонид. Если же говорить о наших любимых местах, которых уже нет, это кафе «Сограим» на улице Усышкин, мы очень там любили сидеть, пить кофе или пиво в тенистом саду. Есть еще места на Масличной горе – скажем, церковь Марии Магдалины: она и сама очень красива, и виды оттуда открываются просто ошеломительные. Люблю центр Иерусалима – проулки в Нахалат Шива, со всеми тамошними кафе и магазинчиками; во всех этих местах я себя очень комфортно чувствую. Вообще в этом городе есть какой-то свой особый дух, и я понимаю, почему именно с этим местом связаны три мировые религии – хотя я далек от любой из них; и одновременно это довольно трудный город для жизни, здесь куча своих проблем.
К. Многие говорят о некоем мистическом давлении, которое оказывает Иерусалим, о психологическом дискомфорте, ощущаемом здесь, о тревожности здешнего воздуха – свежего, разреженного, неспокойного.
Леонид. Ничего не могу об этом сказать – мне не мешает ни концентрированная история, ни наслоения религий; но мне иногда хочется жить в месте, которое больше похоже на большой город. Я вообще люблю большие города – Москву, Париж, Лондон, Стокгольм, их инфраструктуру, их ритм, дыхание, их разнообразие, их топографическую непрерывность. Так-то я иерусалимец, я его люблю этот город – но иногда хочется сбежать на какое-то время, вырваться из его цепких объятий.
К. Иерусалим тесен географически – есть Старый город и центр, относительно небольшие, и есть новые спальные районы, разбросанные по холмам. И тут очень мешает отсутствие вот этой топографической непрерывности – которая есть, к примеру, в Тель-Авиве: там ты можешь идти, идти и пройти весь город из конца в конец, и не заметить границ между различными районами. У нас так нельзя.
Леонид. Да, примерно так. --- Однако в Иерусалиме находится один из лучших музеев мира – Музей Израиля. За то время, пока я здесь, он стал крупнейшим археологическим центром – в мое время этого не было. Вообще многое изменилось, прямо на моих глазах. Город, с одной стороны, стал лучше, удобнее для жизни – в плане инфраструктуры и прочего; но, с другой стороны, усилились демографические проблемы, резко вырос процент ультрарелигиозного населения, и это, скажем, очень чувствуется в Рамоте – районе, где я живу. Это два разных мира – светский Израиль и ультрарелигиозный. И не нужно забывать, что была еще интифада в начале 2000-х годов, когда нашу дочку мы возили в школу только на машине – автобус превратился в «русскую рулетку»: взорвется-не взорвется. А сейчас? Из Газы обстреливают Тель-Авив и Иерусалим, какой-то кошмарный сон! Еще неделю назад это была страшилка – которая теперь превратилась в реальность. На Ближнем Востоке нет такого сценария, который бы не имел шанса воплотиться в жизнь.
Записала Ксения Агалли
После написанного
Разговор наш происходил в ноябре 2012 года, в дни, когда обострился конфликт с Хамасом и начались обстрелы всей территории Израиля. В середине разговора пришлось отвлечься – снаряды посыпались на Тель-Авив, там у Прайсманов находилась дочь. Мы включили канал на иврите и на какое-то время забыли об интервью. В мире многое меняется – но пушки, как и прежде, затыкают рот всем, до кого могут дотянуться.
ХХХ
Хочется сказать еще несколько слов о забытом в запасниках архиве, о том, что осталось от Центра документации и от его библиотеки. Может быть, среди читающих эти строки найдется человек, который захочет и сможет что-то выяснить о судьбе этого уникального собрания документов; а может быть, и помочь, хотя я и не знаю, как.
К.А.
