Абрам Бенцианович Соломоник●●О языке и языках●Глава 15
| ← | Книга: О языке и языках Характер материала: Исследование Соломоник, Абрам Бенцианович |
| Дата создания: 2009, опубл.: 2010. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений• опубликовано с разрешения автора |
Глава 15. Язык (языки) науки
В самом начале книги я объяснял, почему в дополнение к слову «язык» я прибавляю его множественное число, — «языки». Та же картина вырисовывается и сейчас, когда мы ведем речь о языке науки. Понятие «язык науки» — чистая абстракция, ибо имеются в виду именно «языки науки». У каждой науки есть свой язык; иногда внутри одной науки (например, внутри физики) имеются разделы и подразделы, каждый из которых обладает собственным языком. Им и пользуются ученые, занятые в данной отрасли исследований. Но когда мы говорим об общих принципах всех этих языков, мы вполне можем оперировать абстрактным понятием «язык науки» как таким, которое распространяет свои выводы и заключения на любой язык в любой отрасли знания.
«Язык науки» как специфическое понятие, которое люди начали употреблять сознательно в противовес понятию язык обыденный, появился тогда, когда стали оформляться и сами науки в сегодняшнем понимании этого слова. Конечно, и раньше люди пользовались специфическим языком при объяснении научных явлений — без этого невозможно никакое научное обсуждение. Но прежде люди пользовались в этих случаях и языком повседневной речи, не очень заботясь об отделении одного языкового слоя от другого. Только в новое время, точнее, в эпоху т. н. Высокого Ренессанса (1500—1580 гг.) ученые начали целенаправленно формировать для каждой науки свои особые концепты (см. ниже) и особую терминологию.
Лишь в прошлом веке появилась теория, которая провозгласила, что без такого языка вообще невозможна нормальная научная деятельность в более или менее широких масштабах (а мы сегодня претендуем на то, что наука интернациональна и распространяется по всему миру, преодолевая государственные и языковые барьеры). Я имею в виду учение о парадигме, выдвинутое американским историком науки Томасом Куном в его книге «Структура научных революций»[1]. Согласно Куну, без совместных принципов и совместной парадигмы невозможно сегодня сколько-нибудь серьезное научное направление. Парадигма же строится на основе особого языка, принятого в данной отрасли знания. В этой главе нам предстоит выяснить, каковы принципы и особенности языка науки, отличающие его от других языковых слоев, как они (эти принципы) реализуются в лингвистическом плане и как их можно использовать на благо науки и всех людей ею пользующихся.
Я выделяю четыре языковых пласта, составляющих язык науки. Это — термины, научные концепты, обычные слова-понятия, объясняющие процедуры выводов и результаты научных исследований, и символы, которые используются наряду с обычными словами в той или иной области науки. Каждый пласт я постараюсь отдельно объяснить в этой главе. Заранее предупреждаю, что материал этот значительно сложнее по содержанию и, видимо, по изложению, нежели остальной материал книги, так что те, кто не желает ломать себе голову по затронутым проблемам, могут этого не делать и уже сейчас закрыть книгу. Достаточно, если читатель добрался до настоящей страницы. Для человека, не подготовленного к чтению серьезных текстов, уже это может считаться достижением. Хоть я и назвал свою работу популярной, но отчетливо сознаю, что она сложна в ряде положений и их трактовки.
Научная терминология
Терминология отличает не только ту или иную отрасль научных исследований, но также и разные области практической деятельности, не претендующие на звание науки. Сапожное и пошивочное производства, строительство и уход за землей — все это требует своих названий, своих терминов. Поэтому термины тесно переплетаются со словами обыденной речи и обладают такими же характеристиками и качествами. Однако есть у терминов свои специфические черты.
Прежде всего, — то обстоятельство, что они относятся не ко всему языковому полю того или иного национального сообщества, но к особому сегменту языка, отражающему реалии и интересы конкретной научной или технологической деятельности. И столяры, и плотники могут, конечно, говорить на общечеловеческие темы, но во время работы их интересы обычно замыкаются на специфических профессиональных проблемах. В их речи чаще всего будут обозначаться материалы и инструменты, которыми они пользуются, действия, связанные с их трудом, наименования и цены, вопросы получаемого ими вознаграждения. Все это может обозначаться обычными понятиями, а может — специально придуманными словами для выражения специфических интересов беседующих. Это и есть термины.
Термины могут быть выражены как в общеупотребительной лексике («пила», «молоток», «рубанок», например), и тогда они просто обычные понятия; а могут быть сугубо специфичны для той или иной профессиональной активности («циркульная пила», «отбойный молоток» и пр.). Оба слоя могут пересекаться, и слова получают обычное либо специальное значение в зависимости от намерений говорящего.
В языковом плане термины выделяются двумя признаками: известное всем слово (скажем, «молоток») может в профессиональной лексике получить многочисленные расширения, известные только профессионалам (например, мало кто знает, что «киянка» — столярный молоток из дерева твердых пород). И второе, еще более существенное обстоятельство: то же слово в общем корпусе языка будет в словаре отличаться только своим алфавитным местом, а в терминологическом словаре оно получает место в развернутой иерархии терминов (внутри специальных разделов и в сравнении со сходными предметами той же группы).
Молоток может в столярной терминологии попасть в раздел инструментов для заколачивания предметов, а внутри него варьировать свои значения в зависимости от того, какие еще действия подконтрольны данному типу молотка. Так, отбойный молоток будет группироваться вместе с другими инструментами по угледобыче, либо (если речь идет о прокладке дорог) с инструментами по подготовке дорожного покрытия. Это — очень важное обстоятельство; оно отмечает функциональное назначение определяемого предмета, качества либо действия внутри жестко фиксированной схемы профессиональных значений.
Во всем остальном термины с лингвистической точки зрения совпадают с именами нарицательными: они имеют те же грамматические категории, так же изменяются по языковым парадигмам, так же выделяются стилистически. Их роль в языке заключается в одном — отмечать специфические объекты в тех либо иных областях науки и практической активности. Они собираются и объясняются в терминологических словарях, составляемых специалистами той отрасли знания, к которой данные термины принадлежат.
В языках науки понятия дополняются концептами
Здесь, прежде всего, следует обратить внимание на то, что я развожу между собой по значению два термина, — понятие и концепт, — хотя обычно они употребляются как синонимы. Самой главной особенностью языка науки я считаю то, что он развивается в соответствии с несколькими ведущими концептами, положенными в основу парадигмы данной науки. Это — те же понятия, но специально выделенные как ориентиры для всех ученых конкретного направления. В соответствии с этими понятиями-концептами ученые организуют весь исследуемый ими материал, располагают его в иерархической последовательности, объясняют его, а также объясняют свои действия с этим материалом, пользуясь одним и тем же языком, Словом, это — та ведущая языковая конструкция, которая связывает все происходящее в данной области знания в единый непротиворечивый контекст.
Поскольку я не нашел другого слова для обозначения этих специфических понятий, я взял для их обозначения один из пары синонимов, оставив за другим его первоначальный смысл. Таким образом, понятия остались на своем месте, которое я попытался охарактеризовать в предыдущей главе, а концепты получили иную функцию. Это не значит, что в языках науки не осталось понятий (их обычно гораздо больше, чем концептов), просто понятия остались на своем месте, а концепты выдвинулись на иные позиции. Таким образом, в моем построении оба термина перестали быть синонимической парой.
Чем же занимаются концепты в языке науки? Они участвуют в создании ведущей конструкции для данной области знаний. Как создается такая схема, мы будем говорить ниже; здесь я представлю простой пример, чтобы вы поняли, о чем идет речь. Скажем, в лингвистике я занимаюсь грамматикой, а в более узком плане — синтаксисом различного типа предложений. Тогда для меня выстраивается следующая цепочка концептов (они появляются в виде некоторой иерархической последовательности):
В данном случае я не претендую на научную полноту и чистоту схемы. Я просто хотел проиллюстрировать, что имею в виду. Слова, заключенные в прямоугольники, являются в моей интерпретации концептами. Они показывают, как выстраиваются отношения внутри той или иной отрасли знания, а это помогает ученому найти свое место внутри науки, в рамках которой он трудится. Следом за этой схемой может последовать схема более конкретного содержания, например, в развитие ячейки «Синтаксис простого распространенного предложения» могут последовать другие — с подклассами такого предложения.
Внутри одного из этих подклассов (или же еще в каком-то из их подразделений) и находится место для того или того или иного научного направления. Тогда выстраивается еще одна ступенька нисходящих уровней, которая опять ведет нас к некоей клеточке нужного нам содержания. Фактически, в любой отрасли знания будет не больше нескольких десятков концептов, но именно они будут решающим фактором для организации всей деятельности в пределах той или иной науки.
Как строится концептуальная схема
Предлагаемая здесь схема представляет собой модифицированное древо Порфирия. От своей первоначальной версии она отличается тем, что на каждом уровне ниже первого она выражается не двумя взаимоисключающими понятиями, а несколькими концептами, которые призваны покрывать все обозреваемое поле. Их может быть два, три и больше, задача заключается в том, чтобы они целиком покрыли рассматриваемое понятийное поле. «Язык» в вышеприведенной схеме на следующем, более низком уровне должен делиться без остатка на выделенные нами части («лексика», «грамматика», «фонетика» и «прагматика»). То же самое предполагается при делении каждого из концептов следующего уровня: «грамматика» делится (опять-таки, без остатка) на «морфологию» и «синтаксис» и так далее. Все категории одного уровня сопоставляются не по принципу взаимоисключения, а, скорее, по принципу сравнения-дополнения.
Это — очень важное различие между двумя схемами: древом Порфирия и его модифицированным вариантом. В древе Порфирия мы выделяем два противоположных понятия внутри необозримого пространства всех предметов и событий, а во втором случае имеем в виду хотя и очень широкое, но все же обозримое поле (в нашем примере «язык»). Если бы мы пользовались предлагаемой мною процедурой для определения слова «человек» по методу Порфирия, то на втором уровне были бы вынуждены представить неисчислимое количество категорий из совершенно различных подходов к понятию «существо». А в случае с любой наукой мы имеем дело с некоторым полем, подразумевающим особый взгляд на вещи, то есть, мы работаем с некоторым ограниченным обзором для сравнения и анализа. Поэтому содержание второй схемы отличается от первой не только по исполнению, но и по существу.
Модифицированное древо Порфирия я предлагаю назвать концептуальной решеткой для той или иной области знаний либо для особых подходов внутри таких областей науки. По-английски концептуальная решетка называлась бы conceptual grid. Я придаю этому новшеству большое значение, так как считаю, что с помощью концептуальной решетки можно маркировать любую научную школу и ее продукцию.
Обычная лексика в языках науки
Кроме терминов и концептов в каждой отрасли знания имеются и обычные языковые построения, объясняющие взаимосвязь и взаимодействие терминов и концептов. В третьей главе этой книги я подробно останавливался на том, что у языка, как специфической стадии развития знаковых систем, имеется своя особая функция: он призван объяснять все происходящее с любыми системами на всех уровнях. Эта его функция сохраняется и в языках науки. Чем более сложны и абстрактны построения, скажем, математического плана, тем важнее их объяснить на общеупотребительном языке. Эту процедуру я назвал исключением абстракций (см. ниже). Человек без специальной подготовки или особой одаренности не в состоянии понять математических преобразований в их оригинальном обличье; их надо перевести на общепонятный язык или на еще более низкий уровень абстракции (например, в рисунки).
Некоторые ученые пытались и сегодня пытаются построить логико-математические системы без участия общеупотребительного языка, но им это не удается. Известна, например, попытка Б. Рассела и А. Уайтхеда обойтись в их фундаментальном труде «Принципы математики» (1910—1913) исключительно логико-математическими выкладками и значками, но сделать это им не удалось. Более близкий нам пример — разбор шахматных партий. Он весь, казалось бы, состоит из символов, обозначающих ходы в партии. Однако и там серия значков время от времени прерывается замечаниями и комментариями на обычном человеческом языке. Еще не ясно, что в этом случае важнее, — символика, просто регистрирующая ходы в партии, либо комментарии к ним.
Происходит это потому, что наш естественный язык был создан и постоянно совершенствуется, чтобы объяснить абсолютно все, происходящее с нами и вокруг нас, независимо от того, как оно зашифровано. Знаки языка — слова — по своему семиотическому потенциалу (степени абстрактности) находятся как раз посреди знакового континуума (последовательности всех имеющихся в нашем распоряжении знаков), поэтому они, по-видимому, наилучшим образом приспособлены к тому уровню понимания, который доступен среднему человеку. Они наилучшим образом выражают содержание человеческого мышления, облекая все происходящее в форму слов и придаваемых им значений. Они специально созданы для того, чтобы объяснять все зашифрованное, например, в форме естественных и образных знаков, поднимая их до своего уровня. Они также созданы для того, чтобы объяснять манипуляции со знаками большей степени абстрактности (иероглифами и формализованными символами), опуская их до своего уровня.
Вот почему в манипуляциях любой знаковой системы (в том числе, используемых в научных целях) участвуют языковые построения обычного слоя языка. Добавлю еще, что внутри языкового кода тоже имеется расслоение по степени абстрактности используемых слов. В языке науки мы используем слова наивысшей абстрактности — поэтому туда дополняют еще и слова обычного плана, чтобы объяснить комбинации с другими типами слов и других знаков в языках науки. А их там несколько. Как я пытался показать, там есть термины и ведущие концепты (тоже знаки языкового плана), берущие на себя основную смысловую нагрузку, но есть там и еще один слой знаков, о котором мы сейчас будем говорить.
Символика в языках науки
В ряде наук не довольствуются теми языковыми слоями, которые я уже называл: терминами, концептами и их обычным словесным аккомпанементом, но вынуждены дополнительно обращаться к специальной символике. Такая символика шифрует основные термины и концепты данной отрасли исследований и она же служит материалом для их трансформаций. Мы подошли сейчас к одному из важнейших постулатов семиотики: знаки служат нам не только для обозначения чего-то или кого-то, не только для характеристики обозначаемого или для его объяснения, но также для того, чтобы на определенном этапе рассуждений таким образом выделить обозначаемое, чтобы можно было удобно работать с выделенными референтами, не обращаясь к ним самим. Более того, это делается, абстрагируясь от самих референтов, на некоторое время отвлекаясь от них.
Эта функция знаков вступает в строй на довольно продвинутом этапе манипуляций со знаковыми системами. Многие знаковые системы вовсе не нуждаются в том, чтобы еще раз шифровать свои объекты. На уровне естественных или образных знаков мы вполне удовлетворяемся действиями именно с ними, не обращаясь к дополнительным системам. То же самое касается и языковых систем. Но когда знаки достигают бóльшей степени абстрактности, работа со словами обычно дополняется работой с символами, которые повторно обозначают объекты нашего рассмотрения.
Возьмем для примера историю возникновения химической символики. Первоначально любой химический объект получал словесное оформление — он назывался каким-то словом. На заре цивилизации любой химический объект связывался даже с иным известным объектом, например, с планетами. Очень скоро люди поняли, что этого недостаточно, и стали обозначать химический элемент либо вещество каким-то символом. На первый взгляд может показаться, что это делалось ради удобства в речи либо на письме: символ всегда гораздо короче словесного названия. Но это не так. Быстро обнаружилось, что слова не годятся для обозначения преобразований в химических реакциях, — для этого необходимы дополнительные значки. Наступила эпоха выделения символов для всех химических веществ. Она была длительной и настойчивой и продолжается также в наши дни.
То же самое обнаружили и математики. У них с самого начала возникла проблема действий, манипуляций с числами — слова для этого не годились. Попробуйте умножить «сто шестьдесят четыре», скажем, на «шестнадцать». Если вы будете пользоваться словами, то вам, скорей всего, это сделать не удастся (если вы, конечно, не Корейко), зато это легко производится с помощью цифр.
Почему? Да потому, что слова не подходят по своему потенциалу абстрактности для такого рода манипуляций, они еще слишком близки к обозначаемому. Равно как нам неудобно (или просто невозможно) производить математические действия, оперируя самими объектами, так же невозможно это делать на уровне их словесных обозначений. Зато такие операции становятся возможными и достаточно легко осуществимыми, если мы обозначим объекты символами, а символы оторвем на время от обозначаемых ими предметов и будем с ними работать. Потом, после получения желаемого результата, мы сможем вернуться к конкретным объектам, которые скрывались за нашей символикой. Это и лежит в основании использования символами в наиболее абстрактных областях науки.
Самый яркий пример такого рода временного отторжения знаков от их референтов, который приходит мне на ум, — это решение простейших арифметических задач, с которыми мы имели дело в начальной школе. Сначала в условиях задачи мы получаем именованные величины (400 га, 3000 рублей и т. д.). Прежде всего, в этих случаях мы должны избавиться от конкретных наименований и оставить только числа, затем мы уже производим операции с этими числами, а в конце снабжаем полученный ответ теми же обозначениями, от которых избавлялись в начале. Это наглядный пример отторжения знака от обозначаемого. Он показывает, как мы переходим с одного уровня абстракции в знаках на другой, и для чего вообще нужны символы.
Отделение символа от референта в очень абстрактных системах заходит значительно дальше, чем это показано в моем примере. В некоторых из них нам приходится забывать о зашифрованных в знаках объектах на весьма длительный срок. Более того, действия с символами в некоторых системах как бы замыкаются сами на себя. Даже процедуры верификации (проверки получаемых результатов) не обращаются к объектам, ради которых делаются вычисления, но выполняются в рамках той знаковой системы, которая используется для преобразований.
Так, в арифметических действиях проверка сложения производится вычитанием (и наоборот), а проверка умножения противоположным действием — делением. В математической логике действия с логическими символами проверяются по таблицам истинности, которые включены в систему логических операций. При этом не приходится выходить для проверки в мир реальных объектов и событий. Наоборот, в случае с логическими операциями это делать запрещено, ибо речь идет о проверке не реальных вещей, но логических категорий ложности и истинности внутри знаковых преобразований.
Такие возможности знаковых систем большой степени абстрактности связаны с фундаментальным свойством знака (любого знака). Знак, как представитель чего-то или кого-то, а не только самого себя, может существовать только в трех ипостасях (воплощениях). Во-первых, он может существовать, опираясь на своего референта, если он к нему близок. Например, фотография скульптуры Фальконе «Медный всадник» в Петербурге для тех, кто видел или знаком с этой скульптурой, может выразить свое значение (воспроизведение данной скульптуры) только потому, что она похожа на нее, а не на что-либо другое. В данном случае схожесть знака с изображаемым позволяет ему отразить его напрямую, без какой-либо посторонней помощи. Тем, кто никогда данной скульптуры не видел, либо ее не помнит, поможет текст под фотографией (ведь язык является всеобщим толмачом и разъяснителем!). Это — первый вариант реализации знака.
По мере увеличения абстрактности знаков они включаются в систему, которая принимает на себя задачу поддержки знака и разъяснения его значения. Скажем, в предложениях: «В Петербурге на Сенатской площади стоит скульптура Петра I, выполненная скульптором Фальконе. Она называется „Медный всадник“ и т. д.» Деталей может быть сколь угодно много, но все они сводятся к тому, чтобы представить скульптуру силами языка, то есть словесного кода, и без обращения к картинкам, фотографиям и пр. Здесь уже знаки, репрезентатирующие скульптуру, опираются не на сам объект или на его визуальное изображение, но на слова, которые являются абстракциями. И такое существование знаков является возможным, хотя в этом случае они требуются в большем количестве.
Может быть и третий вариант знакового бытия, когда тот же самый объект выражен в нескольких системах знаков, причем одна система поддерживает и поясняет другую. Это как раз тот случай, который я объясняю в связи с символами в языках науки. В них используются знаки максимальной абстрактности. Они насколько удалены от своих референтов, что уже не могут рассчитывать на их поддержку. Зато они включены в системы огромной степени связанности (когерентности), что помогает им получать поддержку друг от друга. Эти системы уже претендуют на то, чтобы вообще оторвать знаки от изображаемых ими предметов. Именно силами этих систем входящие в них знаки преобразуются, упрощаются и приводят к нужным нам результатам. Потом эти результаты внедряются в реальную действительность, и по ним уже (по результатам преобразований символов) происходит обработка фактов действительности.
Таков смысл включения дополнительных знаков в виде систем символов в языки особо абстрактных наук. На какой-то стадии развития конкретной науки ее представители сталкиваются с тем, что без дополнительной символики они продвигаться в ней дальше не могут. Тогда наступает эпоха изобретения символов для главных объектов данной науки и их адаптация внутри рационально составленной и эффективно действующей системы. Я не буду иллюстрировать мои рассуждения примерами из различных наук; и по химической, и по физической, и по другим номенклатурам имеются многочисленные источники, которые их описывают и объясняют. Я все же рекомендую интересующимся обратиться к книгам Айзека Азимова, великого популяризатора науки, жившего в прошлом веке. Он обращал на эту сторону дела огромное внимание и посвящал ей многие свои произведения.
По степени отрыва знака от изображаемого знаки и их системы отличаются друг от друга. В естественных системах мы никакого отрыва не наблюдаем, известный нам естественный знак все время присутствует в знаковых преобразованиях и, преимущественно, в том же виде, в котором он нам явился. В образных системах знаки уже могут отрываться от своих референтов, но все же должны их в какой-то мере похожести воспроизводить. В языках слова обычно значительно отдаляются от изображаемого, иногда на довольно значительное расстояние. Тем не менее, мы всегда можем понять, о чем идет речь. В следующих по степени абстрактности системах знаки окончательно отступают от своих референтов, и без соответствующего пояснения нам не понять, о чем они говорят. А уж в формализованных системах они полностью принимают заботу о наделении включенных в них знаков тем или иным содержанием.
И тут без поддержки символов зачастую не обойтись. Нам важно подчеркнуть, что и здесь языковые системы находятся в самом центре абстрактной последовательности (континуума), что и объясняет, почему язык является для нас главной и ведущей опорой нашего мышления, опорой, которая оплодотворяет все прочие системы.
По тем же причинам в формализованных системах символов происходят некоторые явления, неизвестные для прочих знаковых систем. Например, я имею в виду сращения знаков-символов.
Сращения знаков в различных системах и в языках науки
Сращения знаков обычно включают несколько знаков одинакового свойства, связанных синтаксическими показателями в единый комплекс, который обладает некоторым дополнительным значением, — большим, чем простое соположение всех его составных частей. В науке такая ситуация называется гештальтом. Этот термин возник в психологии для обозначения общего результата после выяснения его основных индивидуальных особенностей. Считается, что после суммирования всех показателей их результат будет отличаться от простого перечисления и набора всех выясненных характеристик, он будет включать еще что-то поверх этого. Постепенно концепт гештальта проник в другие науки и иногда используется даже в обыденной речи. Интересно отметить, что чем абстрактнее исследуемые явления, тем меньше соединение качеств в них отличается от обычной арифметической суммы слагаемых. Скажем, при суммировании чисел в математике их сумма должна совпадать с результатом (2 + 2 = 4). Чем менее абстрактна сумма слагаемых, тем больше в ней гештальт, и сумма составных частей не совпадает с простым их сочленением. Может быть, поэтому мы часто попадаем впросак, когда пытаемся делать выводы по поводу окончательного результата при складывании тех или иных событий самого обычного свойства.
Также и в иерархии знаков и знаковых систем сращения появляются не одинаково и не сразу. В естественных системах их обычно нет. Конечно, мы можем выделить в системе какие-то похожие знаки или даже их совокупности, но они не будут составлять сращений. Более того, люди стараются сохранить в неприкосновенности и в изоляции естественные знаки, им открывающиеся. Так, например, если мы имеем дело с дорожным происшествием, повлекшим за собой тяжелые последствия, дознаватели, ведущие расследование, выделяют его отдельные детали (знаки) и стараются сохранить их в неприкосновенности. Линии и цвета в спектральном анализе постоянно и неизменно указывают на один и тот же химический элемент. Ученые специально разделяют спектр на отдельные цвета, чтобы выделить входящие в него элементы.
В образных системах начинают проявляться сращения. Когда на картине имеются несколько персонажей, нам не безразлично, как они расположены друг по отношению к другу. Поэтому очень большое значение придается композиции картины, которую выстраивает сам художник, не получая ее в готовом виде извне, как это случается в естественных ситуациях.
В языках сращения уже играют значительную роль, и мы будем говорить об этом ниже. А в формализованных системах они начинают играть доминирующую роль, занимая центральное место в выборе парадигмы действий с имеющимися знаками и с распределением их значений. Вся алгебра, которую мы изучали в школе, была построена на нескольких формулах, а мы должны были применять каждую на своем месте и решать задачу по правилам этой формулы. То же относится к физическим и химическим преобразованиям, к набору действий с логическими значками и ко многим иным системам. Такие формулы и другие знаковые последовательности, имеющие законченную и заранее заданную форму, я и называю знаковыми сращениями.
Объясняется указанная динамика сращений достаточно просто: пока мы имеем дело со знаками малой абстракции, порядок действий с ними нам подсказывает реальная ситуация. Как только знаки отрываются от такой ситуации и по своему содержанию превращаются в абстрактные конструкции, без подсказок в виде готовых формул мы бы не знали, что с ними делать. При наличии сращений мы получаем заранее подготовленную парадигму последовательных действий внутри знаковой системы.
Сращения отчетливо проявляются только на уровне языковых систем. Они выглядят там как фразеологические обороты, имеющие неизменную форму и приданное им жесткое и постоянное содержание. Иногда их называют идиомами или идиоматическими оборотами, и о них я уже писал. Но в языках идиомы выглядят все же, как простые лексические единицы: вы можете использовать отдельное слово, а можете ради художественной выразительности обратиться к идиоматическому сращению. Другое дело — сращения в системах на более высоких уровнях абстракции, скажем, в системах записи. Там они являются не только вариантом простых единичных знаков, но и комплексом, который имеет самостоятельное значение, не покрываемое никаким иным образом. Начнем с самых простых сращений в системах записи.
В языках большинства народов заглавная буква выделяет слово, если оно не начинает предложения, в особую грамматическую категорию, то есть придает ему дополнительную характеристику, которой другие слова не имеют. В русском языке прописная буква начинает только имена собственные, в немецком — любое существительное. В английском она используется тоже только с именами собственными, и если она не появляется, то возникают недоуменные вопросы, ответы на которые надо искать в английских грамматиках. Стало быть, наличие начальной прописной буквы в словах, стоящих не в начале предложений, является знаковым сращением обычной буквы с ее особой формой, что придает слову особый грамматический смысл. Впрочем, и в начале предложения прописная буква может рассматриваться как сращение, обозначающее начало данной фразы.
Такие сращения появляются в разных языках и имеют различное наполнение, как по форме, так и по содержанию. Например, в расшифровке египетских иероглифов большую роль сыграли картуши. Среди всех прочих иероглифов выделялись некоторые слова, которые были помещены в рамку. Эту рамку назвали картушем. Лишь когда по ряду других показателей пришли к выводу, что картуши специально употреблялись для выделения имен фараонов, и проверили известные по разным источникам имена фараонов, удалось расшифровать некоторые иероглифы, входившие в состав имен. Это очень помогло в дешифровке египетской письменности вообще. В данном случае картуши с включенными в них словами оказались языковыми сращениями, которые помогли в расшифровке египетских письмен.
Еще большую роль играют сращения в музыкальной грамоте. Вы редко встретите ноту «чистого наполнения», то есть в ее оригинальном виде, стоящую отдельно от различных довесков. Нота обычно сопровождается значками длительности, темпа, высоты звука и пр. Всех их вместе следует рассматривать как знаковые сращения, дающие в окончательном варианте конкретную характеристику данного звука. В географии на картах мы находим любое изображение внутри определенной геометрической проекции. Именно она придает различным территориям некоторые конкретные параметры, не могущие без таковой получить отражение. Только после изобретения первых проекций и конкретного их применения появились географические карты сегодняшнего дня. И это тоже случай сращения знаков — помещение всех прочих географических изображений внутри поясной сетки параллелей и меридианов.
Теперь о языке других наук, где сращения знаков играют решающую роль. Без физических формул невозможно применение знаний, добытых учеными-физиками. Без записи химических реакций было бы невозможно выведение знаний по поводу поведения химических веществ без предварительного обращения к лабораторным опытам. А ведь сегодняшняя химия всегда предварительно исследует возможные химические превращения в записи. Алгебра не стала бы такой, какая она есть, без систем алгебраических преобразований, выделенных математиками для различных трансформаций с алгебраическими значками. Словом, без знаковых сращений не было бы науки в ее современном виде.
Исключение абстракций в языках науки
Следующим вопросом, который мы рассмотрим, — будет вопрос о том, что нам делать после получения результата знаковых преобразований в ряде очень абстрактных научных дисциплин. Например, мы получили в результате алгебраических преобразований какой-то новый результат. Теперь наступает пора поисков его практического приложения.
Некоторые ученые считают, что для любого математического результата (если он, разумеется, правильный) в конечном счете найдется практический выход. Неважно, что его можно ожидать сотни лет — в конце концов, практическое применение будет найдено. Пример тому — теория Галуа, новация, нашедшая применение в математике через семьдесят лет после смерти ученого. Другие математики считают, что вовсе незачем искать какие-либо практические применения математическим результатам: достаточно того, что открытие нашло свое место в общем корпусе математических знаний и вписалось в него. Я использую в данном случае математику как пример, речь идет об общенаучной проблеме.
Не вижу в этом споре противоречия. С моей точки зрения и то, и другое — практическое применение открытия. Нашедший себе место новый результат внутри математики приведет к следующим открытиям и находкам, а те, в свою очередь, могут впоследствии реализоваться в виде практических приложений. Главное — открыть, а дальше уж «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется».
Единственно, что надо свое открытие пропагандировать среди ученого люда и еще… постараться максимально исключить из него избыток абстракции, мешающий увидеть его практическую ценность. Вот об этой стороне дела и пойдет речь. Как вы увидите ниже, большую роль здесь призваны сыграть семиотика и язык. Открытие надо описать, а, описывая, объяснить. При этом приходится заменять термины и концепты, имеющие слишком абстрактное содержание, на слова и понятия, которые будут ясны даже людям, далеким от высот той или иной науки.
Процедуры такого плана, как уже было сказано, принято называть исключением абстракций. Во всяком случае, этот концепт применяла С. А. Яновская (известный ученый советских времен в области математической логики). Правда, она применяла этот концепт только к символической логике, которой, собственно, и занималась. В своем докладе на научном симпозиуме в Варшаве (1965 г.) она подчеркивала, что проблемы исключения абстракций связана с отысканием интерпретаций для соответствующей теории. Что это значит? «Для этого надо хорошо знать технологию замены абстрактных объектов их конкретными представителями», — писала она[2].
Открытие Шеннона позволило применить логические принципы и процедуры к планированию сложных электрических цепей, что сделало возможным создание надежных компьютеров и других электронных приборов. Существовала булева логика, она разрабатывалась как совершенно самостоятельная научная дисциплина, и никому не приходило в голову применить ее для проектирования электронных цепей, пока не появилась диссертация Шеннона. Она как бы соединила высокую абстрактность логики со скромной практической задачей — и вот, что из этого получилась.
Исключение абстракций на определенном этапе исследования не менее важно, чем использование знаковых систем соответствующей степени абстракции на предыдущем этапе. Классическим примером несоответствия научной задачи и примененных для этого знаковых средств явились работы Фарадея еще в первой половине XIX века. Фарадей обнаружил существование магнитных полей вокруг проводников с электрическим током и стал изучать эти поля. Почти все последующее применение электричества зиждилось на открытиях Фарадея. Только вот ученые поначалу не поняли его вклада в науку, поскольку он чурался математики и объяснял все свои достижения на «простом человеческом языке». Но такой язык оказался недостаточным для понимания его коллег. Лишь гений Джеймса Максвелла, который оформил открытия своего предшественника и выводы из них в виде математических формул, позволил включить открытия Фарадея в научный обиход.
Так что на стадии теоретических рассуждений и оформления выводов из своих разработок надо добиваться соответствия применяемых методов со знаковыми системами подходящей абстракции, а потом все это приходится «спускать на тормозах» до уровня практических приложений, который обычно требует освобождения от предыдущих абстракций. Выходит, что нахождение уровня абстракции в процессе научной работы включает в себя разные этапы, и в соответствии с их конкретной направленностью приходится менять «семиотические скорости движения».
Наше обсуждение соответствия уровней абстракции и их направленности в процессе научных исследований вовсе не является плодом пустого теоретизирования. Вот вам конкретный пример на очень простом материале. Сравним написание адреса на почтовых отправлениях (письмах, посылках и пр.) в России и в Израиле (и, поскольку я в курсе дела, вообще на Западе). В России на верхней строчке адреса появляется имя страны, куда письмо направляется. Потом следуют названия области, города (или другого населенного пункта), улицы, номер дома и фамилия адресата. В Израиле почтовый адрес записывается в обратном порядке: сначала идет имя получателя, затем его адрес, начиная с номера дома, названия улицы, поселка, области и, наконец, следует наименование страны, куда письмо адресовано.
Какая направленность вам кажется более логичной: направленность в сторону уменьшения абстракций либо в сторону их увеличения? Мне представляется более логичным вариант записи, принятый в России. В начале пути тем, кто обрабатывает почту, совершенно безразлично название местности, поселка и т. д. Регистрация почтового маршрута от мест с названиями бóльшего масштаба к названиям меньшего уровня соответствует реальному движению почтовых отправлений. Таких случаев много, и их надо обязательно предусматривать.
Переменные и промежуточные знаки в языках науки
Формальное обеспечение перехода к большей или меньшей степени абстрактности используемых знаков и их систем обеспечивается введением в язык науки переменных и промежуточных знаков. Следует заметить, что промежуточные знаки появляются уже в других слоях языка, но для нашего обсуждения здесь это не имеет серьезного значения. Что же такое переменные и промежуточные знаки?
Любой знак состоит из двух основных слагаемых: знаменательной его части и части синтаксической. Знаменательная часть знака направлена на обозначение внесистемного референта и его характеристик. Синтаксическая — на обозначение и реализацию связей знаков между собой, а также связей между знаками в системе (иерархических и иных) либо связей между знаками в процессе их преобразований. Знаменательный и синтаксический компоненты по-разному соотносятся в знаках различной степени абстрактности.
В знаках низкой абстрактности элементы знаменательные явно преобладают над синтаксическими. В знаках естественных и образных нет нужды в жестких синтаксических рамках; там знаки больше зависят от реальной жизненной ситуации, чем от взаимосвязей между собой. В языковых системах соотношение частей уравновешивается: знаменательные компоненты слов в той же мере зависят от внешних референтов, сколь и от синтаксических правил, определяющих их поведение в системе. По мере повышения абстрактности знаков и систем, увеличивается роль синтаксиса в знаках: знаменательные элементы постепенно отходят на второй план, уступая свое место и значение синтаксису.
Так происходит до тех пор, пока синтаксис окончательно не вытесняет знаменательные знаки, а им на смену приходят либо промежуточные знаки, либо переменные, либо те и другие. В языках науки именно так и случается. На высших этажах научных изысканий ученые предпочитают обращаться к переменным и промежуточным категориям знаков с тем, чтобы потом реализовать свои результаты путем перевода их в обычные понятия. Как это конкретно происходит, мы будем говорить ниже.
Под переменными знаками я понимаю знаки, которые специально предназначены для их последующей замены на промежуточные либо на знаменательные (окончательные в данном случае). Ярким примером таким знаков являются алгебраические буквенные обозначения. Что обозначает буква «а» в формуле (а + б)² = а² + 2аб + б²? С точки зрения обозначения чего-то вне системы она пока не значит ничего, зато внутри формулы она определяет место и предстоящие трансформации с участием «а». Лишь после подстановок на место алгебраических значков конкретных цифр (знаков промежуточного типа) можно снизить их абстрактность и решить данное уравнение в его прикладном виде. Это уже снижение абстрактности на порядок. А когда мы вместо неименованных цифр подставим конкретные величины (километры, килограммы и пр.), то перейдем и вовсе на уровень практического приложения всех знаковых трансформаций, то есть на знаменательные знаки.
Для науки очень важен этот способ решения практических задач. Он самый простой и удобный, но вместе с тем и самый абстрактный, привлекающий к делу самые «бессодержательные» знаки. Кроме алгебры (самой абстрактной из всех математических дисциплин) переменные знаки целиком захватили и математическую (символическую) логику вместе с ее приложениями (их очень много и они очень важны).
Переменные знаки переходят в промежуточные знаки, а последние — в знаменательные выражения. Это — трехтактная схема использования переменных знаков. Бывают и двухтактные схемы, которые начинаются с переменных компонентов, но останавливаются на промежуточном уровне, либо начинаются с промежуточного уровня, чтобы перевести его в окончательный и конкретный результат. Примером двухтактных схем будут все физические и химические формулы. Что такое «g» в физической формуле
?
Эта буква обозначает ускорение свободного падения, некий физический концепт, имеющий практическое значение в реальном мире. К тому же она выражается только одной мерой — (метры в «секунду в квадрате»). Следовательно, этот значок менее абстрактен, чем буква в алгебре (он означает что-то за пределами системы в реальном мире и имеет постоянные средства выражения). По нашей терминологии это — промежуточный значок.
Для его выведения потребовались эксперименты и расчеты с участием переменных знаков, но после своего утверждения в физике он получил статус постоянного промежуточного знака. Для приобретения им конкретной величины и статуса знаменательного знака следует еще проделать расчеты по одной из формул, скажем, по формуле для вычисления гравитационного ускорения на поверхности Земли. Тогда мы получим совершенно точный результат, выраженный в знаменательных знаках. Таковы взаимоотношения этих типов знаков трех степеней абстракции. О них можно говорить очень много, и их значение для языка науки трудно переоценить.
Заключение
Выше были охарактеризованы те особенности языка (языков) науки, которые мне удалось вывести на данный момент. Будем надеяться, что дальнейшее обсуждение проблемы принесет дополнительные практические результаты. А сейчас мы подошли к концу книги о языке и о его конкретных проявлениях. Мне хотелось бы завершить ее четверостишьем из стихотворения любимого моего поэта — Осипа Мандельштама:
«Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда. Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда».
Действительно, звезды, имеющие сообщить нам нечто важное, отражаются в нашей повседневной действительности. Но делают это они только с помощью знаков и, прежде всего, знаков языка.
Примечания
- ↑ Сама книга была выпущена в 1962 году. Есть русский перевод, вышедший в Москве (издательство АСТ) в 2001 г.
- ↑ Жюль К. К. Логика в лицах и символах. Москва, Педагогика-пресс, 1993, с. 37.
- ↑ Ревич Ю. Мыслить логично. В : http://old.russ.ru/netcult/20030115.html (верно на ав-густ 2006).
