Борис Беленький●●«Враг народа». Мои воспоминания●Глава 15. Последний раз в Ленинграде
| ← | Книга: «Враг народа». Мои воспоминания Характер материала: Мемуары Беленький, Борис |
→ |
| Дата создания: Могилев, 1967 г., опубл.: 2013 г.. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений |
Начало 1936 года. Я снова в Ленинграде. Здоровый организм смог восстановить после брюшного тифа, и… надо снова приниматься за работу.
Положение на сей раз у меня трудное. Во-первых, я в прошлом году в партийном порядке выслан из Ленинграда, затем, там, в ссылке я исключён из партии и, наконец, в глазах людей я политически неблагонадёжен. В коммунальной нашей квартире живёт некий делец, пройдоха и, увы! коммунист Белавенцев. Он бесспорно секретный сотрудник НКВД — сексот или стукач, как их называли. Он всё допытывается, как это мне удалось уехать из Новосибирска.
До отъезда в Новосибирск я был председателем Жакта. Это была общественная нагрузка, отнимавшая немало времени. Дом большой — 132 квартиры. По возвращении ко мне стали приходить старые друзья по дому, приглашать снова в Правление Жакта. Я отнекивался. Говорю, что я уже не коммунист. Не верят…
Всё это между прочим. Однако надо устраиваться на работу. И вскоре я поступаю в Проектный институт «Гипролестранс» на должность Главного инженера проектов новых железнодорожных линий. «Гипролестранс» — институт новый. Работники его преимущественно молодые, в жел. дор. деле «зелёные», окончившие, большей частью, Лесной институт. Транспорт, а тем более ж-д, в курсе у них предмет второстепенный. Но есть несколько путейцев, однокашников моих по институту. В ту пору в освоении лесных массивов в СССР начали много заимствовать у Канады, в том числе, и устройство в лесу для лесовывозки ж.-д. путей и ответвлений от них, разбираемых, так называемых усов. Несмотря на то, что в Советском Союзе это стали применять впервые, Институт сумел освоить проектирование лесовозных ж.-д. путей и довольно успешно с этим справлялся.
В лето 1936 предстояло изыскать и запроектировать до 30 лесовозных жел. дорог, из которых некоторые после освоения лесного массива становились линиями общего пользования. Мне, как главному инженеру проекта — он же Начальник изыскательной экспедиции, было поручено изыскать ж.-д. линию от разъезда Ерцево, что на линии Вологда — Архангельск, до озера Воже (иначе оно называется Царским озером). Она должна была проходить по густому лесному массиву с весьма редкими селениями. На протяжении около 100 км мы встретили три селения. Это потомки староверов, переселившихся сюда во время церковного раскола введения Никонианства. Жили мы в палатках, ложем нам служила хвоя. Продукты питания мы приобретали на станции Лухтонга (кажется на 480 км на линии Вологда — Архангельск), что в 6 км от разъезда Ерцево. К месту работ в большинстве случаев продукты выносили на себе, и лишь иногда удавалось на телеге по труднопроезжей дороге подвозить поближе к визирке.
На 13 км от разъезда Ерцево стоял большой, построенный с прихотями деревянный дом — кордон. В нём жила семья лесничего. А через 2 км от кордона, дальше в лес стояли несколько наскоро построенных бараков, в которых жили высланные раскулаченные. Бараки недавней постройки, холодные. На меня жизнь людей в этих бараках произвела угнетающее впечатление. Их единственным занятием была валка леса, о землепашестве не могло быть и речи — кругом лес. Как Начальник экспедиции, я жил с изыскателями, часто шагая от одной партии к другой, давая указания, внося варианты, делая исправления. Всего было 3 партии. Примерно, раз в две недели мы делали однодневный перерыв на мытьё в бане в ближайшем селении. В целом, жизнь была бивуачная. Мы порядком обносились. Выданные нам в начале работы сапоги через месяц никуда не годились, и все обулись в лапти из бересты. Липы не было. Одной пары лаптей хватало на 3 дня. Стол наш мы разнообразили дичью, а порой и рыбой. Только гнус и мошкара отравляли жизнь. Не спасали и защитные из конского волоса сетки.
Рельеф местности довольно спокойный. Нам надо было обходить часто встречавшиеся глубокие болота и придерживаться лесных кварталов, определённых планом освоения массива. Работа шла довольно успешно, и к концу июля после наколки полевого профиля мы собрались обратно в Ленинград на камеральную обработку и проектирование линии. Это долгая зимняя работа. За два дня до отъезда телеграммой из Ленинграда я вызывался в Архангельск. Экспедиции предлагалось произвести изыскания и проектирование ж.-д. линии от ст. Обозёрская (200 км южнее ст. Архангельск на линии Вологда-Архангельск) до города Онег (на Белом море). В Архангельске я ознакомился с заданием, техническими условиями, запасся картами, деньгами и возвратился в Ерцево. Между прочим, деньги мне переводили в банк на ст. Плесецкая, суммами порядка 50-100 тысяч рублей, и мне их выдавали по предъявлении паспорта.
Хотя формально ж.-д. линия Обозерская — Онега проектировалась для освоения богатого лесного массива, но она вместе с тем должна была связать с миром далёкий городок Онега и заново обжить большой район от ст. Онег до ст. Обозёрская. Надо было запроектировать пристанционные посёлки, перевалочную базу леса на воду, постройки на городской ст. Онега и вообще всё то, что связано с обселением края.
Мы перебазировались на ст. Обозёрская, и с рабочими нас набралось более 60 человек: изыскателей, лесников, топографов, гидротехников, геологов, экономистов и пр. Обосновав базу на ст. Обозёрская, мы засняли примыкание к ж.-д. путям ст. Обозерская в двух уровнях, засняли переход через р. Ваймуга, пересекли длинное болото, которое никак не обойти и тремя партиями двинулись на Онегу по руководящему румбу СЗ-45◦.
Местность, по которой мы шли, крайне мало заселённая. От ст. Обозёрская в сторону г. Онега пролегает просёлочная дорога до селения Чекуево. Дальше от Чекуево до г. Онега ездят либо водой, либо зимой на санях. По просёлку, кроме Чекуева, есть ещё два селения: Яковлевка в 3-х км. от ст. Обозёрская и другое — в 25 км (названия не помню).
В 25 км от г. Онеги, вверх от устья реки Онега, лежит селение Порог. Здесь река образует по всей ширине порог. В 7 км вниз от Порога лежит селение Подпорожье, население которого занимается исключительно ловлей сёмги, которая идёт на экспорт.
Очень скоро мы почувствовали необжитость района. Сначала, запасшись продуктами, мы доставляли их вьюком по тропке, пробитой в визирке. Но по мере удаления в лес этот способ оказывался неудобным. Да и лошадей с. Яковлевка отказывалась для этого давать. Главное, надо было решить проблему доставки хлеба.
Первое, что пришло на ум, это использовать воздушный транспорт и парашютами сбрасывать хлеб. Может быть, Архангельск и согласился бы заключить договор, но, поразмыслив, я пришёл к выводу, что способ этот мало приемлем. При таком густом лесонасаждении едва ли лётчику удастся нас обнаружить, да и парашют обязательно сядет на деревья. Поэтому мы приняли другое решение. Мы узнали, что глубоко в лесу, недалеко от руководящего румба, имеется лесопункт. В нём два дома, несколько рабочих, ведущих лесозаготовки, и, главное, там пекут хлеб. Линия наша, изобилует реками, сплавными и даже судоходными. Если пешком от линии добраться до лесопункта, то обратно можно на плотах по течению рек доставить хлеб во все изыскательские партии. Мы так и поступили. И к концу нашей полевой работы на реках, пересекаемых линией, скопилось до 10 плотов — флотилия, как говорили изыскатели. Плоты, конечно, приходилось делать самим и внизу бросать их. Много других тягот пришлось испытать нам на этой линии. Так, однажды на реке Юг я тонул, имея при себе всю переписку и расчёты по линии и до 30 тысяч рублей денег.
Лес изобиловал медведями, бывали случаи встречи с ними, и одиноких рабочих или сотрудников мы опасались пускать. Обилие рек, станционных площадок, площадок под жилые посёлки. И специальные лесные устройства заставляли медленно двигаться вперед, и мы закончили полевые работы только в ноябре.
В городе Онега нас приняли весьма радушно, и мы подробно информировали город о линии, сроках её постройки и т. д. Незадолго до окончания полевых работ, когда однажды завшивевший я возвратился с линии на ст. Обозёрская, я застал там поджидавшего меня представителя Управления Северлага НКВД Смирнова. («Северлаг» — это Управление лагерями заключенных, находящихся на Севере). Он сообщил мне, что по решению Министерства линию Обозёрская — Онега будут строить заключенные Северлага, и просил выдать ему экземпляр полевого продольного профиля линии. Я не мог удовлетворить его просьбу без разрешения Начальника «Гипролестранса» и заявил ему, что после согласования в Управлении Северной ж.д. в Вологде примыкания линии к ст. Обозёрская буду в Ленинграде, и там можно будет решить вопрос о выдаче ему продольного профиля линии. Согласование длилось 3-4 дня. Там, в Вологде, меня нашёл солидный мужчина с многими значками в петлицах, который назвался Начальником Северлага Аккерманом. Поинтересовавшись состоянием вопроса о примыкании, он затем сказал, что искал меня с единственной целью предложить мне должность Главного инженера строительства дороги. Я поблагодарил его, но от предложения отказался, и на этом мы расстались. Ныне, когда я пишу эти строки, думаю кто знает? Может быть, прими я тогда его предложение, затерялся бы в дебрях НКВД и избавился бы от выпавших мне впоследствии мытарств. Но уж очень противны были мне сталинские приспешники.
Праздничные дни Октябрьской годовщины 1936 года мы провели на ст. Обозёрская и ходили смотреть кладбище, на котором похоронены иностранные интервенты, орудовавшие здесь в 1918 г. Нам показали две разрытые могилы французов. Рассказывали, что какая-то дама приезжала из Франции, и увезла трупы в цинковых гробах. Проектирование линии Обозёрская — Онега было сделано ускоренно, чтобы с весны 1937 года можно было приступить к строительным работам (Ерцевская линия пока была остановлена).
За время, которое я бродил по лесам — около полугода — я отстал от политической жизни в стране, даже газет не читал. А между тем в стране творились страшные дела.
Сталин, как «великий рулевой», с высокой трибуны провозглашал то «огонь направо, то огонь налево». И это был, действительно, огонь. В Москве проходили беспрерывные процессы над старыми, Ленинской школы коммунистами и они уничтожались. Арестовывались и исчезали коммунисты без процессов — над всем довлела жестокая рука НКВД… Прошло уже время, когда в Ленинграде острили и задавали загадку: «какая разница между лесом и НКВД?» Ответ следовал такой: «В лесу медведь ест ягоду, а в НКВД Ягода съел Медведя». Имеется в виду нарком внутренних дел Ягода, снявший после убийства Кирова начальника Ленинградского Управления НКВД Медведя. Но ныне нет уже и Ягоды, появился новый «сталинский нарком» Н. Е. Ежов. Кто он такой и откуда взялся, никому не сказано. На фотографии в газете я видел молодого недоростка, следующего за Сталиным как телохранитель и пыжившегося казаться представительней. Печать его превозносит, именует его действия «ежовыми рукавицами», верным сталинцем и т. д. Видимо он Сталина удовлетворял вполне, как Малюта Скуратов — царя Ивана Грозного. В дни, когда я ездил в Москву утверждать проект линии Обозёрская — Онега, довелось мне быть в одной семье в Останкине. Хозяин (Назаров, теперь он полковник НКВД), рассказал интересный случай. На заводе, где он тогда работал, происходило партийное собрание, на котором выбирали партбюро. И вот в отношении одного из кандидатов в члены бюро возникли сомнения. Кто-то из присутствовавших предложил запросить НКВД, «мол, они всё знают». С ним согласились. Собрание было прервано и сделан запрос НКВД. Через полчаса по телефону НКВД дал исчерпывающую характеристику кандидата. Мишка Назаров, рассказывая это, добавлял от себя: «Вот как работает НКВД». Он не понимал всей низости этого поступка и парторганизации, запрашивающей о благонадёжности члена партии НКВД, и НКВД, имеющего досье на всех коммунистов (совсем, как в Италии, о чем давно не писали, Контразведка имела досье на всех руководящих государственных деятелей). Таков был дух времени: все ходили под НКВД.
Когда-то я читал книгу Цацулина «Атомная крепость». Как будто это в ней приводится, что в гитлеровской Германии гестапо имело картотеку на 50 миллионов человек. Если в НКВД имеется картотека на всех коммунистов а не коммунистов ведь в стране больше, то сколько же всего в картотеке НКВД, и кто у кого перенял методы тотального недоверия, шпиономании? Мы ли у них или они у нас?
В начале работы в «Гипролестрансе» в 1936 году я получил вызов в Ленинградское Управление НКВД. Я знал это здание и с некоторых пор стал даже бояться его, что раньше со мной никогда не бывало (ведь сам я когда-то был чекистом). Здание это на углу Литейного проспекта и Шпалерной улицы, на месте сгоревшего в Февральскую революцию Окружного суда. Я знал также, что строилось это здание нечестным путём, захватническими методами. Так, знакомый прораб рассказал мне, что у него на стройплощадке на Петроградской стороне молодчики из НКВД силой похитили плиты, камень и цемент, и он ничего не мог сделать. Жаловаться на НКВД в ту пору было некому. И вот я стою у входа в это здание. Жена провожает меня, и сердце у неё стучит: вернётся ли? Я поднимаюсь высоко, не помню этаж. Меня заставляют сесть и ждать вызова. Ожидание длится часы 4. Наконец, какой-то молодой человек в штатском приглашает меня. Недолгий, ничего не значащий разговор и… снова он отправляет меня ждать.
Уже на улице ночь. Часов в 12 ночи снова меня вызывает тот же в штатском. Что за скверная манера у НКВД — совершать свои действия только ночью? И вот, даже для допроса продержал меня до глухой ночи. Весь разговор ведётся вокруг исключения меня из партии в Новосибирске и моего возвращения в Ленинград. (Впоследствии я узнал, что всех исключённых из партии затем касалась рука НКВД: кого — куда). Я без утайки рассказываю всё. Мой следователь не знает, как со мной поступить. Он часто выбегает, видимо, к старшему за консультацией, возвращается, и я чувствую, что дело клонится к аресту. Я ко всему готов. Достаю из кармана ключи от моего стола на работе и прошу передать в «Гипролестранс». Там срочные и нужные бумаги. Он ключи не берёт. Несколько минут раздумья, и он предлагает мне идти домой. До Невского проспекта мы шагали вместе, а затем расстаёмся. Два часа ночи. В третьем часу ночи я вваливаюсь домой, где меня уже отчаялись ждать.
Это было моё первое «знакомство» с НКВД. И с этого началось… Сколько раз мне суждено было встречаться с ними! Взвесив эту встречу, я склонен думать, что отпустили меня не зря. За мной, решил я, установят слежку. Какой ужас! Они подозревают во мне преступника! Это действительно по формуле НКВД: «Усматривай в каждом сволочь, пока не убедишься в обратном». И за мной, действительно, следили. Я чувствовал это и дома и на работе: иногда кто-нибудь напросится в попутчики до дома и заведёт разговор на скользкую тему, а иногда под предлогом искренней дружбы передаст разговоры третьих лиц обо мне.
Но мне таить нечего. Я всецело поглощён работой. Видимо, не добившись ничего от своих секретных сотрудников, НКВД решил избрать другой, более откровенный путь. Однажды Начальник проектного отдела (Эмдин Н. Я.) зазвал меня в свою кабину (это его кабинет огражденный от зала) и говорит: «Придираются к твоему проекту, называют его вредительским и хотят тебе предъявить обвинение во вредительстве. Уже третий раз приходят из НКВД».
Это было тогда модное обвинение, во вредительстве, когда к другому не придраться. «Мы им объяснили — продолжал Эмдин — что из 26 проектов новых ж.-д. линий твой проект один из лучших и наиболее крупный, что обвинение во вредительстве лишено всякого основания…». Называя меня по имени, Эмдин дружески говорит: «Поехал бы ты на время из Ленинграда»… Не меньше Эмдина я понимаю, что за мной охотятся, ищут подходящий предлог. Но куда я поеду? И за что? Я работаю честно и никаких преступлений не совершал. Слишком ещё наивен я был, и слишком я верил ещё в советские декларации, растоптанные Сталиным. Им надо было меня съесть, а предлог всегда найдётся и, если его нет, он будет создан. Так оно и случилось. Вскоре, примерно, в апреле 1937 года я был назначен на роль научного руководителя всеми изысканиями института. Одновременно, мне было поручено составить руководство изыскателям с приведением теоретических расчётов для решения в поле возникающих задач.
В мае 1937 г. в «Гипролестранс» поступило письмо за подписью сталинского наркома Ежова, в котором опротестовывалась смета на строительство ж.-д. линии Обозёрская — Онега, которую строит Северлаг. Стоимость всех работ по смете 67 миллионов рублей. В первую очередь, Северлагу надлежит выполнить работы на 16 миллионов рублей. Так вот, Ежов требует на работы первой очереди сумму увеличить на 5 миллионов рублей. Начальник «Гипролестранса» (М Н. Радович) предложил мне выехать на место, узнать, как Северлаг установил эту сумму в 5 миллионов рудлей, по каким видам работ и, вообще, отрегулировать вопрос.
11 мая 1937 г. вместе с геологом Чернявским я прибыл на ст. Обозёрская. После того, как осенью 1936 г., закончив изыскания, мы покинули ст. Обозёрская, картина здесь резко изменилась. В деревне Яковлевка, что в 3 км от станции, расположился штаб лагеря заключённых. Новые здания, работает столовая, много встречается военных. Нас встретил главный инженер строительства Бреусов Г. А., а затем уже знакомый мне по Вологде начальник Северлага Аккерман. И мы приступили к рассмотрению их претензий на 5 миллионов рублей. Бреусов сразу заявил, что они не согласны с категориями грунтов по смете и, чтобы долго не возиться, он просил сумму стоимости работ 1-ой очереди увеличить на 800 тысяч рублей (уже съехал с 5 миллионов). В обоснование категории грунтов, повышенных против сметы, он приводит выдержки из небольшой книжечки, что у него в руках. Я беру эту книжечку, рассматриваю её и убеждаюсь, что это мой труд, написанный и изданный в 1931 г. в Росмосдоре и перепечатанный Управлением, кажется, Кругобайкольской жел. дороги. Я не соглашаюсь на увеличение суммы даже на 800 тысяч рублей, и мы решили идти по линии и устанавливать на месте категории грунтов. С нами от Управления лагеря идёт инженер Едемский И. В. Бреусов идти не может — он хромой. Пропутешествовали мы км 40 Категории грунтов, принятые в смете оказались правильными, и оснований для увеличения сметы не было. Тем не менее, я счёл возможным сумму сметы увеличить на 230 тысяч рублей за счёт разработки балластного карьера, который отличается от проектного. Бреусов с этим не соглашался. И мы решили спор перенести в Наркомат.
Ещё не полностью была закончена наша работа, подсчёты и пр., как из Наркомата Лесной промышленности за мной приехал старший инженер (Варпаховский М. М). Меня срочно вызывают в Москву, докладывать Наркому проект дороги. Странно, думаю я. Никто в Наркомате не берётся докладывать Наркому проект. Значит, они не знают его. Плавают все поверху, а ведь в Наркомате инженеров и даже старших немало. Мы расстаёмся с геологом, и я уезжаю в Москву. В Наркомате застал начальника «Гипролестранса» и некоторых инженеров института. Будут сегодня у Наркома заслушаны несколько ж.-д. линий, но меня предупредили, что проект Онего-Обозёрской ж. д. будет рассматриваться первым в .12 часов ночи. И вот, в 12 часов ночи я в кабинете Наркома Лесной промышленности Иванова Владимира Ивановича. Огромная комната с длинным Т-образным столом. За ним все Начальники Главков. Народа много — человек до30 Я располагаюсь в непосредственной близости от Наркома, рядом со мной начальник «Гипрлестранса», визави Замнаркома Коган (Бывший начальник лагерей на строительстве Беломорско-Балтийского канала, впоследствии уничтожен Сталиным). Все пьют чай, а я докладываю. Всё идёт гладко. Но вот Нарком придрался, почему ст. Кодина на проектируемой дороге вынесена за лесонасаждения, принадлежащие НКПС.
Помимо чисто лесных соображений, я обосновываю это и соображениями эксплуатации жел. дороги. Вот, что характерно: как только Нарком на этом остановился, все Начальники Главков, словно шавки, залаяли: «мол, и мы не согласны». Но Нарком, разобравшись, успокоился, и Начальники Главков замолчали. Совсем как по Гоголю.
Я доложил о претензиях Северлага на дополнительные 5 миллионов рублей и моё согласие увеличить на 230 тысяч руб. на разработку балласта. Нарком со мной не согласился, а, узнав, что балласта на линии много, предложил Начальникам Главков взять его куда-то для других работ. Решение было вынесено такое: «Проект ж.д. линии Обозёрская — Онега, разработанный под руководством инженера (моя фамилия, имя, отчество) утвердить без изменений»…
Было 2 часа ночи. Накрапывал мелкий дождь. Мы шли с Начальником «Гипролестранса». Он спросил меня, как мне понравился Нарком Иванов В. И.? Я ответил: «Комок нервов. Я бы не хотел работать под его началом, хотя он и разумный». Начальник «Гипролестранса» сказал: "Ты слишком резкий, и чёрт знает, что ты бы натворил, если бы я тебя сзади во время доклада не одёргивал. (Это, когда была заминка со станцией Кодино). Буквально через несколько дней после этого разговора Нарком Иванов В. И. был арестован и… расстрелян.
Из материалов, печатавшихся в газетах, да и со слов людей из Наркомата, его обвинили в том, что еще, будучи студентом, Иванов «запродался» английской разведке и до последнего времени был английским шпионом. Трудно, конечно, отрицать такое обвинение, если не располагаешь данными. Но в многочисленных процессах того времени были такие чудовищные обвинения, что верится с трудом. Ведь Иванов до поста Наркома был долгое время секретарём Архангельского Обкома партии и, надо думать, был достаточно изучен. В то время мы слышали не менее чудовищные обвинения в отношении других лиц: Тухачевского, Егорова, Кассиора и др. Но сегодня мы знаем, что всё это было делом рук Сталина и его опричников, и надумано от начала до конца.
Мы достаточно подробно изложили спор о 5 миллионах с Северлагом, чтобы перейти теперь к рассказу о моём первом посещении лагеря заключённых.
Во время хождения с инженером Едемским по линии для проверки категорий грунтов, я впервые увидел лагерь, нравы его, быт и людей. Но я тогда слишком легковесно относился ко всему виденному. До сознания моего тогда не доходило, что люди в лагере мытарствуют, что они отделены от нас, от общего мира, что они лишены свободы.
Пройдя около 25 км от ст. Обозёрская, мы уже во второй половине дня усталые и голодные достигли речки Большая Кяма. Во время изысканий немного в стороне от линии на реке Большая Камя было несколько приземистых охотничьих избушек. Теперь эти избушки оказались надстроенными и представляли собой 3 дома. А рядом были вновь возведённые 3 барака. Всё это образовывало посёлок участка строительства Ограды не было. При нашем приближении нас остановил какой-то вооружённый револьвером мужчина, но узнав Едемского, пропустил нас. Мы зашли в дом, где находилась Контора участка, а за стеной квартира Начальника участка. Едемский представил нас Начальнику участка, как инженеров — проектировщиков этой линии. Начальник участка, мужчина лет 35 в форме охранника, был рад приходу свежих людей, не заключённых. Мы сидели в его квартире. Он был один. Жена его уехала в штаб лагеря в дер. Яковлевка. Покурив, мы заявили, что хотели бы пообедать. Начальник участка сразу же ударил несколько раз в ладони, и на пороге комнаты как из-под земли вырос человек. «Обед инженерам!» — сказал Начальник участка. Как старший, я вручил человеку10 рублей. Минут через 5 человек этот на деревянном подносе принёс 3 обеда и вручил мне квитанцию стоимости обеда и сдачу. После обеда мы захотели несколько привести себя в порядок. Начальник участка снова хлопнул несколько раз в ладони, и появившемуся человеку бросил: «Побрить инженеров». Человек вышел, и через несколько минут появился с бритвенным прибором, горячей водой и всех троих побрил. За бритьё платить не полагалось. Ещё немного посидели, наступила ночь. Начальник участка ударил в ладоши и приказал явившемуся человеку принести постель для инженеров. Нам постелили на полу матрасы, набитые соломой, такие же подушки и для каждого одеяло. Помню, как какой-то человек с фонарём в руках ночью тормошил Начальника участка и докладывл: «Трое совершили побег, предполагаю, что ушли в лес в северном направлении». Начальник участка, не поднимаясь, буркнул «Снарядить погоню».
Уже незадолго до рассвета снова появился человек и снова докладывает: «Двух поймали, а третьего пока нет». Начальник ответил одним только словом: «Хорошо» и продолжал лежать в кровати. Видимо, часты здесь побеги, но к людям выйти трудно — кругом лес, чащоба, и потому Начальник спокоен. Инженер Едемский объяснил нам, что наряду с охраной вольнонаёмной есть и некоторые заключённые, которые несут охрану и которым доверяют оружие. Тогда это было так. Заключённым, осуждённым за незначительные преступления и на небольшой срок и обязательно по бытовым статьям Уголовного кодекса, доверяли охрану и предоставляли другие льготы. Но после 1937 года эти льготы отпали, и оружие заключённым не доверяли. Единственно, что такой категории заключённых доверялось (понятно, не всем), быть расконвоированными, о чём я подробней расскажу ниже.
Утром Начальник участка с ружьём сбегал на ток, очень быстро вернулся с глухарём, где-то быстро его приготовили и, позавтракав, мы двинулись дальше по линии. На 35-ом км мы увидели вновь срубленный дом возле многоводного бурлящего ручья. Это была Контора другого участка. Жилые помещения были, видимо, где-то в стороне, мы их не видели. Появление такого дома нас не удивило: леса много можно много домов срубить. Но моё внимание остановили кирпичные печи и здесь, и на участке у реки Большая Кяма, и я спросил Едемского, как доставляется сюда кирпич? На трассе проезжей дороги пока нет, есть только пешеходная тропка, да и то, на первых километрах от ст. Обозёрская болото ещё не пересыпано. Едемский нам поведал, как доставляется сюда кирпич: со ст Обозёрская он подвозится на 3-й км лошадьми, а дальше переносится людьми на себе, конечно, заключёнными и на 25-й и на 35-й км и дальше по линии. Оставалось, только молча пожать плечами. Я такой «транспорт» не мог предположить. Это больше, чем рабский труд. Были и интересные встречи с заключёнными, хотя охрана не давала нам с ними общаться.
Недалеко от 35-го км, когда развернув продольный профиль, мы с Едемским обсуждали категории грунтов, из группы неподалеку стоявших рабочих к нам подошёл мужчина и говорит: "Как бы мне достать продольный профиль? Все говорят: «У того-то» и при этом называют мою фамилию. Я назвался и сказал, что лишнего продольного профиля у меня нет и что Управлению выдано их сколько полагается. Стоя против этого мужчины и отвечая ему, я одновременно напрягал память: «где я его видел?» Потом спрашиваю его: «Скажите, Вы когда-нибудь работали на Екатерининской железной дороге на ст. Александрия?». Он удивлённо смотрит на меня: «Да. Я был дорожным мастером на ст. Александрия» Я рассказал ему, что в 1925 г. был студентом на производственной практике на александрийском участке пути и помню его фамилию — Онуфриенко. Он начинает припоминать меня и рассказывает, что с тех пор в его жизни многое изменилось. Он успел в Днепрпетровске окончить транспортный институт и в последнее время работал Начальником Днепропетровского отделения «Гипротранса». За что осуждён, он не рассказывал, но добавил, "вот сейчас попал сюда на 2 года. Подошедший охранник прервал наш разговор. Но мне было ясно, что осуждён он за какое-то преступление уголовного характера: злоупотребление, халатность, присвоение государственных денег или что-нибудь в этом роде. За политические преступления по ст. 58 Уголовного кодекса в те годы меньше 10 лет очень и очень редко давали.
Другой случай встречи со знакомым был там же на 35-ом км. По ходу разбора претензии лагеря на дополнительную сумму нам потребовалось кое-что узнать о лесонасаждениях. Мы стояли в Конторе участка и вспоминали цифры из проекта.
Начальник участка сказал нам: «Не затрудняйтесь, сейчас узнаем» и позвал из соседней комнаты какого-то мужчину. Тот явился, вытянулся перед ним и словно на экзамене рассказал всё и привёл по памяти много цифр. Всмотревшись, я узнал этого человека. Во время изысканий дороги в 1936 г. мы добрались до гор. Онега и нам понадобился дополнительный картографический материал, в частности, по г. Онега. Я обратился в Онежский леспромхоз. И, действительно, этот товарищ, ныне заключённый, мне помог и дал мне многие карты. За что же он осуждён?
Как известно, в 1936 г. было много громких судебных процессов над людьми, ранее руководившими Государством и известными всей стране. Читая газету, он как-то выразил сомнение в предъявленных им обвинениях. Этого оказалось достаточно, чтобы в захолустном городке Онега его самого осудили на 10 лет. И вот он в лагере.
Помню, мы возвращались с линии на ст. Обозёрская. По дороге зашли в дощатое зданьице покурить. Старик стоял у парового котла и попросил дать ему папиросу. «За что вы здесь находитесь?» — спросил я его. Старик, на вид ему было лет под 50, вздохнул и рассказал, что он ленинградец, работал на заводе. Никто его не судил, а после тюрьмы отправлен сюда на 10 лет. Единственным его преступлением является принадлежность после 14 съезда партии к оппозиции. «Нас таких здесь много» — закончил он. Меня его повествование сильно удручило. Неужели, думал я, без основания, только за оппозицию людей сажают в лагерь. Не верилось… и вместе с тем становилось жутко. Неужели и я подвергнусь той же участи? После утверждения проекта дороги я начал заниматься, если можно так выразиться, работой научного порядка. В это же время меня пригласили консультантом в «Гипродрев» и в проектную организацию Лесной Академии в Ленинграде. Иначе говоря, начал утверждаться мой авторитет в области лесного транспорта.
Но всё оборвалось сразу. В июле 1937 г. неожиданно приказом по Гипролестрансу я был уволен по… сокращению штатов. Это было дико абсолютно всем, а мне было понятно, что надо ожидать ещё худшего. Тем не менее, я зашёл к директору института (М. Н. Радовичу), с которым у меня были приятельские отношения. Он развёл руками: «Ты же понимаешь, откуда это исходит, я бессилен изменить».
Идя домой со старым инженером Пановым А. И. (он почти вдвое старше меня), вспомнил недавно рассказанное им и понял, что по стране идёт жестокая расправа с бывшими оппозиционерами. А рассказал мне Панов вот что. В ряду проектируемых «Гипролестрансом» лесовозных дорог была Ивдельская ж.-д., начинающаяся где-то на Урале. Изыскания ее от ст. Денежкино были сделаны неудачно. Река Сосьва была пересечена на крутой излучине, а, перейдя реку, по существу, дальше двигаться, не было возможности. Линия упиралась в крутую скалу. Решено было послать повторную партию, изыскать и занять другой переход через реку Сосьву и протрассировать линию дальше.
Руководителем этой изыскательской партии был назначен Панов А. И. Партия пробыла в поле недолго и возвратилась с новыми материалами. После изучения этих материалов они снова были забракованы. Однажды, когда я после рабочего дня собрался домой, меня вызвал директор института. «Я прошу тебя — сказал он мне — посмотри, что можно сделать с переходом через р. Сосьву и вообще с Ивдельской дорогой. Помоги, надо спасать положение». Мне очень не хотелось этим заниматься. Я к этой дороге не имел никакого отношения. В Институте имеется Начальник проектного отдела, Главный инженер Института, причём тут я? Однако, отказать директору, да при том просящего в такой форме я не мог и, оставшись вместе с Пановым стал изучать материалы. Мы с Пановым остались вдвоём. «Как Вы так, Алексей Иванович, — сказал я ему. — Переход почти не изменили, горизонталей берегов нет, и что же можно сделать сейчас?» Алексей Иванович смущённо объяснил мне, что дальше ст. Денежкино он не ходил, на месте не был и т. д. Глядя на его белую, как лунь голову, я понял, что эта работа была уже ему не под силу, и зря Институт туда его направлял.
В тот вечер мы занимались долго, часов 6. Не стану приводить предложенное мною техническое решение. И по сей день не знаю, претворено ли оно в дело или сделаны другие изыскания. В тот вечер Панов рассказал мне: "Приезжаю я с партией в г. Надеждинск на Урале. Это уже по окончании полевых работ. Город Надеждинск назывался тогда по имени первого секретаря Свердловского обкома партии Кабакова (город Кабаковск). Вдруг видим, люди с вёдрами краски шествуют по городу и замазывают всюду название Кабаковск, Кабаковский и т. д. Узнаём, что Кабаков арестован и по-сталински «разделан». (Впоследствии, в одном из лагерей я встретил родственника Кабакова, заключённого за родство с ним. Кем он ему приходился, не знаю).
Одновременно город был возбуждён смертью Секретаря Магнитогорского Горкома партии Ломинадзе. Он был вызван в Обком партии. Уложив свои вещи в автомашину, он вместе с женой отправился в путь и на полдороге выстрелом из револьвера убил жену, а затем у себя. Что им руководило, никто, конечно, сказать не может. Вероятно, он чувствовал, что его ждёт участь многих старых большевиков, либо умерщвленных, либо сосланных в лагеря. И не только их самих, но и их жён и членов семьи, что стало обычным следствием «разделывании» людей по-сталински.
Для меня рассказ Панова был мучительно тяжёлым. И не потому, что имя Ломинадзе я знал раньше. (Он был работником Коминтерна. В Магнитогорске он оказался, как в «партийной ссылке» Я его видел ранее, когда он напутствовал нас на восставший Кронштадт в 1921 г). Помимо дней Кронштадского восстания, я помню из печати его имя, по, так называемому, блоку «Сырцов — Ломинадзе» (что это такое я не знаю). Видимо, после этого Ломинадзе был отправлен в Магнитогорск, а Сырцова неизвестно куда девали. Впрочем, Сырцов не единственный Председатель Совнаркома РСФСР неизвестно куда «спрятанный». Такова же участь Белобородова (руководителя расстрела царской семьи в Свердловске), Сулимова и др.
Для меня рассказ Панова был мучительным потому, что я сам стоял перед неизвестностью. Ведь по требованию НКВД меня сняли с работы. И, действительно, через несколько дней после моего увольнения. Вечером ко мне на дачу (я жил тогда летом на ст. Александровская Варшавской ж. д.) приехал А. Я. Мальский. Он был членом правления Жакта нашего дома в Ленинграде и был моим приятелем. Мальский рассказал, что вчера приходили из НКВД меня арестовать. Он лично видел ордер на право обыска и ареста.
Я мог, конечно, спрятать компрометирующие меня материалы, если бы они были. Я мог и сам скрыться, как мне советовали. Но я оставался наивным до конца. Я верил ещё в Советскую систему. Я не верил, что меня безвинного могут арестовать, судить и т. д. Это была детская наивность. На следующий день я был арестован и водворён в страшную тюрьму Кресты, что на Выборгской стороне.
