Ида Нудель●●Рука в темноте●Часть 10
| ← | Книга: Рука в темноте Характер материала: Мемуары Нудель, Ида |
→ |
| Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений Публикуется Михаилом Израильским - племянником автора |
Кажется меня познакомил с ним какой-то парень получивший визу. Не помню кто именно! После того, как я впервые увидела его картины, мне стало еще тяжелее жить. Крохотная комната, которую он торжественно называл мастерской, даже она стонала от боли, и от того что с трудом вмещала огромные полотна, и от того что на них было изображено! Мастерская служила одновременно складом картин, рисунков, жильём и мастерсакой.
Работал Арон очень и очень много часов в день или ночь, так он говорил. Крайне редко заходил ко мне в гости, так как боялся. Но когда у него в душе накапливались страхи и опасения, ему нужно было отдать эту боль кому-то - он выбирал мою квартиру.Я не знала, да и не очень хотела знать ни о его личной жизни, ни о жизни неофициальных советских художников. . Арон был тяжелым человеком. Его мучили кошмары и тогда он много работал над своими картинами, писал и переписывал. Временами он исчезал на многие месяцы. Арон не стремился выставлять свои картины на неофициальных выставках, боясь войти в конфликт с властью и опасаясь быть помещённым в психбольницу. Об этом он часто говорил мне.
Удивляло, что при всех его страхах он поддерживал со мной контакт. Хотя, как рассказывал мне сам, КГБ не спускает глаз с тех, кто со мной общается. Иногда Арон видел слежку и за собой. Радовался этому, как какому-то экзотическому впечатлению, слежка будоражила его нервы и, как он сам говорил, «придавала значимость самому себе», но чаще всего раздражался, считал что из-за меня его посадят в психбольницу.
Однажды разоткровенничался и рассказал о причине своего контакта со мной: «Если я когда нибудь решусь уехать, мне не на кого положиться, кроме тебя. Без картин я не уеду,вывезти картины сможешь только ты».
Я старалась поддерживать в нём эту уверенность, так как относилась к нему, как к национальному достоянию. Он сам оценивал себя национальным гением, следующим после Сутина... Возможно, что он действительно гений еврейского страдания. Возможно, что он сильно переоценивал свой талант. Рассматривая его картины, я решила для себя что Арон очень,очень талантливый художник, я постараюсь сделать всё, чтобы вывезти его и его картины из страны, в которой главной мыслью, главной болью и постоянным страхом в жизни этого человека является опасение быть помещённым в сумасшедший дом.
Очень тяжёлый человек Арон. Сотни раз я решала: к чёрту, зачем я трачу своё время на него? Лучше я прочту книгу или просто посплю вместо того, чтобы выслушивать его полупьяный бред.. Проходило время, я говорила себе: нет, нельзя, надо держать на нём глаз. Зарабатывал он редко. Только в летнее время, когда уезжал куда-то в тьму- таракань, расписывал дома крестьянам, стены в клубах. Но и такую работу становилось всё тяжелее и тяжелее получить. Его содержала старушка мать. Временами на него находило чувство ущербности от сознания, что он должен брать деньги у матери. Были у него подруги, о которых Арон иногда говорил.И даже где-то была дочь, о которой он говорил с горячим чувством.
Он принял решение уезжать. Пришёл ко мне подумать, как можно было бы организовать его выезд. Прежде всего картины. Картины огромные, некоторые размером 2х3 метра, масло. Непременным его условием – все картины вместе. Пришел с бредовой идеей разрезать картины на кусочки и вывозить их частями, с готовыми расчётами, как он будет их резать. Потом придумал, что лучше он сожжёт их на Красной площади вместе с собою, чем будет резать на кусочки. Это всё равно, считал он, что резать живого человека.
Требовал от меня, чтобы Израиль освершил операцию по спасению его картин. Когда я говорила, что даже людей не могут спасти, он приходил в ярость и исчезал на много месяцев. Тяжело было общаться с этим евреем, а вывозить было ещё тяжелее.
В одну из суббот возле синагоги кто-то подвел ко мне двух женщин и сказал: «Ида, поговори с ними». Небольшого роста, кругленькие, похожие друг на друга, как сёстры. Оказалось – жена и дочь Семёна Ханциса. Дочь, с огромными карими глазами с застывшим в них вопросом. Их мужа и отца вторично арестовали, на сей раз в лагере, скоро будет суд. В короткие часы всстречь в субботу возле синагоги мне нужно решить массу технических вопросов.Я пользовалась возможностью переговорить с нужными мне людьми. Я попросила женщин подождать и пригласила к себе домой для разговора.
История, которую они рассказали, была не новой. Семен решил уехать, получил вызов, начал ходить по инстанциям и в конце концов – конфликт с системой, закончившийся тюремным сроком. Когда обвинительное заключение, предъявленное Ханцису, попало ко мне в руки, я была потрясена его откровенным цинизмом. Показала его Софье Васильевне Калистратовой, московскому адвокату, позднее ставшей членом московской Хельсинской группы. Прочитав его, Софья Васильевна, видавший виды советский адвокат, сказала, что подобной дикости даже она не встречала и посоветовала отнести документ Андрею Дмитриевичу Сахарову.
Через некоторое время обвинительное заключение и приговор были напечатаны в бюллетене «Хроника текущих событий в СССР». Одним из обвинений, предъявленных Ханцису было следующее: «В помещении бани Ханцис говорил осуждённому Фалаян П.Б. что, якобы, в СССР, по сравнению с Израилем, отсутствует всякая гуманность и в места лишения свободы помещают невиновных». Или «20 января 1972 года Ханцис сказал, что наше общество портится как рыба, с головы». В таком духе 27 пунктов, нелепых обвинений. Если бы за ними не стояла трагическая судьба человека, то можно было бы усмехнуться и забыть. Но смех не получался. Рассказ о бессмысленной жестокости совершаемых над ним издевательств убивал все эмоции кроме сочувствия и желания помочь этому упорному человеку.
На суд его принесли на носилках. Ханцис не мог не только ходить, но даже стоять. Позвоночник был травмирован, тело в ужасных рубцах от побоев и пыток. Он прошептал жене, когда им разрешили свидание на несколько минут, что «жить больше не хочет и не может».
Со всем жаром своего характера я уговаривала двух испуганных женщин объявить сопротивление КГБ. Начать жаловаться и защищать мужа и отца. Они моргали глазами и лица их то покрывались краской, то бледнели от страха. Наверное, с ними «кашу не сварю», думала я. Передо мной были живые родственники, я не смела действовать от своего имени.
Они вернулись домой, а я начала тратить часы своей жизни на междугороднем переговорном пункте в ожидании разговора. Жена Семена была классическим советским человеком: с одной стороны она хотела чтобы кто-то помог ее мужу, с другой стороны она хотела чтобы ее не впутывали в это дело и бойкотировала мои телефонные вызовы. Я начала писать текст жалоб сама и посылала ей для согласования. Получив текст жалобы, она задерживала с ответом до тех пор, пока я не напоминала телеграммой. Я устала от идиотской ситуации и попросила разрешения писать жалобы от своего имени. Как она была счастлива ! Так я превратилась в родственницу семьи Семена Ханциса.
Тем временем я писала и самому герою. Потребовалось некоторое время пока он понял, что я от него хочу. Его ум никак не мог принять, что действия мои бескорыстны. Помогать ему было очень не легко. Ханцис не принимал на себя никаких обязательств. То ли он был человеком настроения, то ли у него были свои, неведомые мне планы, сколько я его не убеждала, Ханцис в мою систему не вписывался.
Каждый заключённый, который хотел помощи, должен был принять как правило следующее условие: писать мне регулярно, по определённым числам. Чёткая система давала мне возможность узнавать о карцерах и других конфликтных ситуациях достаточно быстро. Не получив письмо в срок, я посылала телеграфный запрос начальнику лагеря. Поначалу администрация на мои телеграммы не отвечала. Однако сам факт, что за заключённым кто-то наблюдает, обязывал начальство. Поняв, что я обладаю упорным характером, большинство начальников лагерей предпочитало отвечать на мои запросы сразу.
Моя связь с заключёнными осуществлялась через письма. Иногда кому-то из них удавалось переслать письмо минуя цензуру, в то время как мои письма, все без исключения, шли через неё. До Ханциса, заключённые, которым я писала, были люди образованные.Они понимали ассоциации и намеки. Ханцис был простым шофёром, вырос в Молдавии и его русский язык не отличался большой грамотностью. Я решила делать для него еще одну копию своего очередного письма в зону. Ханцис не реагировал, на вопросы не отвечал и я решила, что содержание моих писем ему непонятно. Пришлось писать отдельное письмо и тема всегда была одна – его здоровье.
Чтобы помочь этому человеку выжить писем было недостаточно. Знакомые адвокаты не смогли дать мне чёткий совет как поступить в данном конкретном случае. Я выучила из текста советской конституции некоторые ее положения, копия текста всегда была у меня в сумке. Так конституция гласила, что исполнение наказания не преследует цель нанесения физического страдания заключенному. Именно этой информацией я и пользовалась очень широко.
В истории с Ханцисом я ломала голову над тем в кого я могла бы "вонзить зубы", чтобы спасти его. Ответ пришёл, естественный и простой. Конечно в медицину, самую гуманную в мире медицину.!!!!
Утром следующего дня я была в медицинском управлении ГУЛАГа. Попросила личный приём у главного врача и к своему изумлению сразу же получила. Тучный, пожилой и наполовину лысый мужчина слушал внимательно мой рассказ. «Оставьте заявление, я распоряжусь, чтоб проверили» - сказал он. «Ждать нельзя, он погибает, его забили в зоне. Кому вы поручите моё заявление?».
Он нажимает какую-то кнопку и в кабинет входит мужчина. Главный врач протягивает заявление и говорит: «Возьмите под личный контроль». Мы вышли из кабинета и я услышала, что получу ответ через месяц. «Меня это не устраивает. Его забивают офицеры. Он парализован, умирает. Ответственность я возложу на медицинскую службу, уверяю вас. Пожалуйста, позвоните в зону сейчас, я буду ждать в корридоре. Пожалуйста, попросите выписку из его больничной карты. Я знаю, его избивают офицеры».
«Позвоните мне через два дня, я свяжусь с зоной. Письменный ответ обещаю прислать через две недели. Напишу диагноз, я обещаю. Лекарства у нас есть».
Он продиктовал мне номер совего телефона. Через два дня я позвонила и из разговора поняла, хотя он не сказал мне прямо, что всё, что я знала о состоянии Ханциса – правда. Он заверял, что жизнь Ханциса вне опасности и я поверила.
Нетрудно представить что сейчас происходит в зоне. Звонок от имени главного врача ГУЛАГА напугал не только врача, но и начальника зоны. «Сам» интересуется! Ханциса положили в санчасть, вымыли, накормили, дали лекарства. И врач и начальник зоны поняли - нагрянет коммиссия и последствия этого нежеланного вторжения могут оказаться непредсказуемыми для них обоих. Кто-то,а они-то хорошо знали о своих преступлениях. Я выполнила первую часть своей задачи – Ханцис не умрёт, его будут лечить. Более того, бить его больше не посмеют. И врач и начальник зоны поняли, за этим заключённым стоит кто-то влиятельный.
Мне же нужно было знать, что на самом деле происходит с Семёном. Я требовала от него письма или открытки, в общем информации. Иногда он присылал коротенькое письмо и наступало молчание, многомесячное молчание. Жена тоже не получала писем, или так она мне говорила. Что с ним ? Потом приходила исписанная корявым почерком открытка. Он жаловался, что ноги не работают, костылей не дают, издеваются. Я обращалась в ГУЛАГ и к друзьям на Западе.
Без конца происходило что-то экстраординарное и со мной тоже. Опомнившись от очередного стресса, я вспоминала, что не было вестей от этого человека. Расчитывать на него не приходилось, я запрашивала руководство зоны. История продолжалась второй год.
Однажды я получила от начальника лагеря такой ответ: «По вашей жалобе сообщаю, что с осуждённым Ханцис была проведена беседа. Он сказал, что никаких родственников в Москве у него нет и писем он писать не будет». Моя первая реакция была: врет начальник. Но подумав основательно я пришла к выводу что, вполне возможно что начальник сообщил мне правду.
Как правило открытки и письма от заключённых я хранила в ящике письменного стола. Покопавшись, нашла несколько открыток от Ханциса. Перечитала их несколько раз, стараясь создать образ этого человека. Его семья, история конфликта, официальные документы, обвинения и приговор. Странная закономерность бросилась мне в глаза. Почти всегда перерыв между письмами – два с половиной месяца. Что за этим стоит? Интервал между его возбуждением или это его тактика. Сознательно возбужденное к себе внимания путём прекращения переписки? Неужели он провоцирует мои компании в свою защиту? Или это движение болезни? Мне стало очень трудно заставить себя писать ему. Мой странный характер не давал покоя моей душе. Бросить дело посередине? «Для того я и сижу в этом дурацком отказе» - говорила я себе, «чтоб вырвать из поганой глотки монстра одного человека за другим».
«Ханцисов » много. Я случайно узнала об одном из них. Сегодня КГБ позволяет мне. Сегодня они используют меня как рекламу для своего товара – евреев. Я «играю» им в руку? Да. Я также «играю» в руку тем людям, которые защищают наше право на свободу. Как это все-таки противно, по- человечески противно, если Ханцис мной манипулирует!!!!!
Однако, он жертва бессмысленной жестокости. Он вот такой, я взялась ему помогать и я доведу эту историю до конца. Этот человек понял мою чувствительность к страданию и играет на ней. Как примитивно и так неприятно! Он хочет выжить!. Он понял, что выжить он сможет только если я ему помогу!. Он держит меня в напряжении, чтоб имя его не было забыто. Манипулирует или нет, важно спасти ещё одну жизнь. Сомнения меня больше не мучили.
В дверь квартиры позвонили. «Кто может быть в такую рань?» - мелькнуло в голове. Открыла. Передо мной стоял высокий, бритоголовый молодой человек. По его жуткой худобе не трудно было определить, что он только что освободился из лагеря. По глубокой боли в глазах можно было понять, что он из уголовной зоны. Особое, характерное только для уголовной зоны, выражение серого лица заканчивало картину.
«Я хотел бы видеть Иду Нудель» - сказал он." Это я " Глаза обрадовались. «Меня просил зайти к вам Семён Ханцис» - сказал он. «Нашелся Семён! Заходите пожалуйста!»
Пригласила его на кухню. Его голодные глаза ощупывают всё. Меня зовут Борис Шилькрот. Рассказал свою историю. Студентом написал и развесил в институте листовки с призывом к советским студентам бороться за демократические перемены. Через некоторое время КГБ выяснило кто автор листовок. Борис был арестован и осуждён за антисоветскую деятельность на три года. После окончания срока он был направлен под надзор милиции и снова арестован, за нарушение режима надзора. Он встретился с Ханцисом в одном из лагерей. Оба были евреи и это обстоятельство их сблизело.
Я накормила Бориса и поставила на стол тарелку с яблоками. Он съел одно, полностью, с косточками и черенком и спрсил «Можно я возьму ещё одно ?» «Для вас поставила». Борис съел ещё одно, также как и первое - с косточками и черенком. И не может отвести глаз от яблок. «Давайте сделаем» - предложила я , «небольшой перерыв, у вас может разболеться живот».
«Нет» - говорит Борис «мне ничего не будет. Я очень долго мечтал о яблоках». Но тарелку я всё таки на некоторое время убрала. Борис съел все яблоки, которые были у меня в доме. Он ел и рассказывал о Ханцисе, о зоне, о себе. Я узнала подробности мучительной жизни Ханциса, об издевательствах администрации. Ханцис не был такой как все. Невинно осуждённый Семён отказывался покорно принять наказание и приспособиться к фактической ситуации. Он протестовал как мог, объявлял голодовки, рассылал бесчисленные письменные жалобы. Язык его посланий был резким и обличительным. Он называл советскую систему фашистской, администрацию лагерей – гестаповцами.
Советская администрация болезенно чувствительна к эти двум сравнениям. Дерзнувший бросить эти обвинения становился пациентом психбольниц. Самая «гуманная» социалистическая система защищалась, разрушая психику смельчака. Ханцис родился под счастливой звездой. Медицинская комиссия признала его психически здоровым. Выйдя из очередного карцера он вновь посылал жалобы и протесты. Чем больше его мучали, тем больше он ожесточался.
Борис рассказал, что Ханциса избивали очень жестоко, позвоночник повреждён и он постоянно носит специальный корсет. Ноги частично парализованны, не разгибаются в коленях, поджаты к животу. Передвигается он ползком, опираясь на руки. Над Ханцисом издеваются офицеры лагеря, заставляя ползти большие расстояния под дождём или по снегу. Пока он ползёт – они бьют его ногами.
"Это «развлечение» я у них отниму» - пообещала я. «Придётся потратить много сил и массу времени, но администрация будет долго помнить эту историю»!!!.
Борис и я от своего имени разослали в многочисленные адреса, включая правительство Советского Союза, Американского президента, Организации Объединённых Наций, ЦК КПСС и множеству советских чиновников, имевших и не имевших отношение к судьбе заключённого. Около двух десятков телеграмм.
Факты были абсолютно достоверные. Начальник телеграфа отказывался принимать «такой текст». Размахивая своим паспортом перед его лицом, я цитировала текст конституции и демагогические лозунги о справедливом и гуманном советском обществе, которые с младенчества упорно ввинчивали и в его и в мои мозги.
Я знала, что как только моя телеграмма ляжет на стол начальника лагеря, ситуация Ханциса изменится немедленно. В голове у начальника стремительным потоком побегут мысли о коммиссии из Москвы и возможные неприятности, которые могут последовать. Нет, не потому что советская социалистическая система справедлива, нет, просто ему припомнят те промахи и ситуации, которые он не должен забывать.А Ханцис - просто пришелся ко времени !!!
«Как бы чего из этого не вышло. Какой-то подлец рассказал, врагов у меня много. Приму меры сам, пока приедет комиссия проверять – всё успокоится и для меня будет безопаснее» - так, или в этом роде рассуждал каждый начальник зоны. На это я и расчитивала, на страх перед «большим» начальством. В политических зонах добиться аналогичной реакции неимоверно тяжело. КГБ – есть главная сила в стране, но в бытовых лагерях бывает и по- другому..
Неожидано я получила телеграмму от жены Ханциса. Семье предложенно немедленно покинуть Советский Союз. Что это означает?
«Не могли бы вы мне сказать, Михаэль, что сейчас происходит вокруг проблемы советских евреев? Может быть идут активные переговоры и власти стремятся усилить давление на наших друзей?» «Почему ты спрашиваешь?» - говорит Михаэль Шерборн.
«Чтобы правильно ориентироваться нужно иметь информацию». «Милая» - говорит Михаэль, «переговоры идут всё время. Я не знаю, есть ли что нибудь особое сейчас. Ты наверное лучше чувствуешь».
Всё, что рассказал мне Борис я пересказала Михаэлю во время телефонного разговора, который происходил в доме человека, этой ночью улетавшего в Израиль или еще куда-то. В последнее время некоторые евреи, получившие выездную визу, разрешали в ночь перед своим вылетом в Израиль воспользоваться их домшним телефоном для разговора с Шерборном. Через несколько часов они покинут это милую страну и действия КГБ им почти не страшны.
Каждый разговор с Михаэлем отнимал у меня массу эмоциональных и физических сил. Я опасалась, что наш разговор вот-вот прервут и я не успею сказать всё, что хотела бы рассказать. Я нервничала, торопила Михаэля и всегда что-то просила. То демонстрацию протеста, то телеграмму, то звонок. «Не волнуйся Ида» - кричал он мне в трубку, «мы всё сделаем, всё».
Я возвращалась домой в метро. Дорога была длинная, время позднее, мерное покачивание полупустого вагона располагало к размышлениям. Мое воображение рисует ползущего по земле человека. Его ноги неподвижны. Вокруг офицеры весело смеются и бьют его ногами, обутыми в сапоги. Я сделала для освобождения Ханциса всё, что может сделать один человек для другого в услових тоталитарного режима. Я сделала для Ханциса то, что не сделала для него даже жена. Прокуратура заверила меня, что он освободится в срок и я поверила.
Каждый раз, когда должен был освободиться очередной заключённый, которому я отдала массу здоровья, сил, времени и души, за которого воевала с советской системой, рискуя своей собственной свободой и благополучием, я ожидала встречи с ним с большим волнением. Однако жизнь научила меня, что встреча может и не состояться.
Одни попадали под влияние своих родственников, которые их убеждали что не стоит раздражать КГБ и что встреча со мной может ухудшить их шансы на выезд. Да мало ли страхов выдуманных и реальных может придти в голову человеку, живущему под неусыпным оком секретной службы. Как правило, моих «подшефных» встречал у ворот зоны кто-нибудь из отказников, незнакомые им люди, но друзья.
Я получила извещение об освобождении Ханциса. Но послать на встречу было некого. Борис освободился из этой зоны несколько месяцев назад и был под надзором. Я сообщила всё Ханцису и попросила телеграфировать мне сразу же с железнодорожного вокзала. В день его освобождения Борис и я не выходили из моей квартиры, в опасении пропустить телеграмму. Наконец она в наших руках, указан номер поезда и вагона. На вокзал Борис поехал один. Прошёл час, два, три, четыре. Ни Бориса, ни Ханциса. Что-то случилось.
Я решила терпеливо ждать до вечера.. Борис находился в Москве незаконно, он обязан быть под надзором в определенном месте, в его паспорте нет штампа о прописке. Если я начну искать, то должна звонить в милицию или дежурному из КГБ, получается что я донесла. Наверняка КГБ прихватило Ханциса.Это их игры!! Решила ждать что будет. . Борис вернулся поздним вечером и рассказал, что когда он выходил из метро, подошёл милиционер и предложил следовать за ним. В дежурной части милиции ему не предъявили никаких претензий, но выходить из милиции не разрешили. Там Борис провел пять часов и когда начало темнет отпустили. Ханциса он не встретил.
Через несколько дней от Ханциса пришло письмо. Вкривь и вкось исписанные строчки, восторженные и благодарные слова. Оказалось, что работники КГБ его встретили и перевезли с железнодорожного вокзала в аэропорт. Ханцис написал, что вышел на костылях – одна нога сохранила подвижность, вторая – неподвижна. Настроение восторженное, поверил, что свободен. Жить будет у двоюродного брата по тому же адресу, который сообщил мне несколько месяцев назад. «Как ты думаешь, Борис, почему КГБ не хотело нашей встречи?» - спросила я.«Не могу себе представить» - ответил он.
«Я всё равно должна его увидеть, посмотреть в глаза и понять, манипулировал он мной или нет». «Какое это имеет сейчас значение? Он свободен. На костылях, но живой. Ты победила» - сказал Борис. Я хочу знать».«Он простой человек, не думаю что он понимает такие тонкости» - говорит Борис. «И ребёнок знает приёмы манипуляции» - подумала я.
Зачем, зачем они потратили столько денег, времени, мозговой энергии, придумали эти глупые хитросплетения?Зачем, ради того, чтобы не дать мне насладиться победой! Примитивно до отвращения».
Промчалось несколько месяцев. Ханцис исчез в молчании. «Когда что-нибудт случится или станет страшно, он сразу меня найдёт» - отвечала я тем, кто интересовался его делами. «И ты поможешь ему после такокго поведения?» - полюбопытствовал один, выслушав мой рассказ. «Думаю, что да. Я не люблю бросать дело посередине. Когда он пересечёт границу, кончится мой интерес к нему. Как человек он мне несимпатичен».
«Слушай, а ты действительно очень странная личность» - говорит он. «Да, я знаю. Мало кто ведёт себя таким образом. Но для меня это не аргумент. Я считаю своё поведение правильным.Он засмеялся и отошёл. Наверное подумал: «Ну о чём можно говорить с такой идиоткой?»
Получив на почте свою корреспонденцию, я обнаружила в стопке писем телеграмму. Посмотрела на подпись – «Семён». «Опять что нибудь с ним стряслось, прочту вечером». И забыла. Уже лёжа в постели, почти засыпая, я вспомнила о ней. Придётся встать. Может быть серъёзное что-то.
Длинный текст. Получил визу, будет оформлять документы в Москве такого то числа, планирует увидется со мной. Я переслала телеграмму Борису в Ленинград, который примчался в указанный день повидаться с человеком, с которым разделял некоторое время трудную и горькую жизнь.
«Если я правильно понимаю - говорю я Борису, он не появится в моём доме. Давай украдём его у них! Слушай, я придумала как это сделать! Не могли же они давать указания своим охранникам Голландского посольства о каком-то там инвалиде на костылях. Узнай, когда приходит поезд из Кишинёва.Мы добавим ещё один час - приблизительно в это время Семен может появиться в посольстве».
Утром следующего дня мы спустились во двор, позвонили в Голландское посольство и я спросила есть ли у них человек на костылях по фамилии Ханцис. «Да» - ответила секретарь, «он сидит в очереди на приём к консулу». «Долго ли ещё он может у вас пробыть?» - спросила я. «Не более 45 минут».
От моего дома до станции метро было не более пяти минут ходьбы. Мы с Борисом почти бежали. Чтобы сократить дорогу мы решили пройти под домом на столбах – самый короткий путь. Я ходила этой дорогой наверное тысячи раз. Когда мы сделали последний шаг и скрылись под крышей дома, буквально в последнее мгновение, позади нас, едва-едва не задев, пролетела большая доска. Я стремительно оглянулась и увидела, что она вся в гвоздях. Борис подошёл. поднял её и внимательно разглядел
Нет, я не чувствовала, что на нас что-то сверху летит. Я была возбуждена ситуацией – отловом Семена и занята разговором. Не инстинкт спас меня, рванув тело вперёд. Нет, спас меня случай. Доска пролетела буквально за моей спиной. Борис же был на несколько сантиметров впереди меня. Я оглянулась вокруг – никого, посмотрела на окна и балконы. Откуда могли сбросить? Как раз над проходом балкон квартиры на третьем этаже.
Я мгновенно вспомнила другой эпизод из своей жизни, который произошел несколько месяцев назад на этом самом месте. Точно так же, почти коснувшись моей спины, упал огромный ком снега. Я повернулась всем телом в сторону шума и увидела мужчину, который тоже обернулся на звук. Я запомнила его глаза. Он поднял их кверху, оценивая место, откуда это могло упасть, затем очень внимательно посмотрел на меня, повернулся и ушёл. Даже сейчас, через столько лет, когда я пишу свои воспоминания, я "вижу" этот взгляд. Я уговаривала себя, что это было случайно, "но взгляд того мужчины "говорил" правду: моя жизнь в реальной опасности.
Нужна максимальная гласность!Но у меня нет личной телефонной связи ни с друзьями в мире, ни с журналистами, я живу замкнуто, не знаю кто и когда имеет телефонную связь с друзьями.В тот самый момент я поняла как беспечно, в отношении к самой себе, я живу. В своей памяти я мучительно искала когда и в чем я сделала ту самую роковую ошибку, за которую кто-то из КГБ хочет отомстить мне лично . Вроде бы я так старалась держаться в рамках того, что КГБ мне "позволяло", я все время пробовала что можно, а что нельзя категорически; я довольно рано поняла что евреи стали "стратегическим сырьем и товаром"который КГБ старалось с одной стороны разрекламировать, а с другой держать в установленных ими рамках. Эту свою мысль я и старалась максимально использовать, постепенно накаляя темп своего "сражения" за каждого заключенного. Свои личные "плачи", я писала эмоционально и только в рамках одинокого человека, личности. Мучительно я искала причину, то есть где и когда я "перешла грань" в своем марафоне против КГБ, когда я сделал ошибку ?? Это нужно было понять немедленно, от этого может быть зависит мое выживание!!!
Когда мы под"ехали к Голандскому посольству, возле него стоял мужчина. Борис сразу же узнал Ханциса , даже в гражданской одежде. И не успел тот опомниться, как Борис втолкнул его в машину и мы "рванули", хорошо что Борис предупредил водителя такси .
Я сидела на заднем сидении и не могла рассмотреть Семена. Кроме того, я сама была «не в себе», скажем так, после той проклятой доски, которая не более чем час назад, буквально только что, пронеслась смертельной тенью над моей головой.
У меня в квартире, Семен, случайно или сознательно, всё время сидел ко мне боком. Я не могла всмотреться в его глаза. Плохо следя за его сумбурной речью, я прислушивалась к интонациям голоса, решая мучавший меня вопрос – манипулировал или нет??? . Он рассказывал жуткие истории из своей жизни в зоне. Перед моими глазами всё ещё летела тень доски с огромными гвоздями. Я устала, хотела тишины и покоя, а этот человек всё говорил и говорил.
Более трёх лет он был моим знаменем и моей болью. Вот он сидит и, мне кажется, прячет глаза. Более трёх последних лет его жизнь зависела от моей преданности и дерзости. Он прекрасно это понимает. Вот он сидит и пытается представить себя значительным и сильным. Я взяла его под свою опёку когда он почти умирал. Его внесли в зал суда на носилках, так как передвигаться он уже не мог. Ни жена, ни дочь, не узнали в этом скелете, покрытом грязной и рваной одеждой, любимого человека, мужа и отца. Даже глаза, прежде весёлые и озорные, погасли. Его дерзкий характер был сломлен жестокими побоями, карцерами и голодовками. Прошло немногим более трёх лет и передо мной свободный, почти свободный человек. Через несколько дней он пересечёт границу этой милой и прекрасной страны. Свободен он, его дети, и внуки и внуки его внуков. То ли в шутку, то ли всеръёз, он говорит, что хочет иметь ещё одного сына. «Почему бы нет» - говорю я, «за это мы с тобой и боролись, чтоб ты был счастливым».
Он что-то мямлит. И я мысленно вижу перед собой Арона. Точно также как и этот в последние мгновения перед Свободой он исключил меня из списка победителей. Он один, это он победитель!!!!. «Ну, говорю я сама себе, поздравляю тебя, Ида. Стоило драться с этими зверями и сохранить этого огромного и красивого мужчину, мечтающего о новом сыне. Не за слова благодарности ты прошла с ним тяжёлый путь. Поздравляю тебя, это и есть триумф».
Только сейчас, сидя напротив этого человека, я поняла почему КГБ так стремилось помешать моей встрече с ним. Триумф. Мой личный триумф, без шума и грома фанфар, без поздравительных речей и улыбок. Сидящий передо мной человек, которого я из жертвы превратила в героя, и дала смысл его страданию. Он без всякого сомнения победитель, и справедливо что именно таковым он себя осознаёт.
То ли он почувствовал что я поняла или еще какие-то неведомые мне мысли посетили его голову, вдруг Семен вскочил на ноги, отбросил оба костыля, широко взмахнул руками и пропел какую-то весёлую мелодию, притопывая в такт. Наконец я увидела блеск его хитрых глаз!!. Манипулировал, решила я. Как он это ловко делал! Симпатии у меня к нему не было, но было удивление перед его неистощимой жизненной силой. Остановилась 10 02 2013 Они ушли из моего дома вместе. Борис поехал в Ленинград, Ханцис по своим делам. Я осталась одна. Пробитый потолок не даёт забыться ни на минуту. Он как бы кричит мне сверху: «Они всё знают, всё слышат, всё видят». Но «они» не знают о моих мыслях. Этого «они» ещё не умеют.
Одна. Можно подумать обо всём. О них и о себе. Какое это счастье, что доска пролетела за спиной! Если бы что-то задержало нас на секунду, на пол-секунды! Б-г мой, с каким зверьём я веду войну! Война ли это? Наверное да. Я выхватываю из их рук очередную жертву и иду рядом с ней, охраняя её. Её страдание становится моим. Потом подключаются сотни, сотни тысяч и жертва обретает глубокий смысл. Величие цели поднимает и самою жертву, даже если первоначальный конфликт с системой произошёл как результат эмоционального импульса. Почему чекисты не выпускают меня? Сколько «неприятностей» казалось бы я им приношу. Выпусти и освободись. Не каждый день рождаются такие сумасшедшие люди, как я. Дай визу и все успокоятся – и они и я.
Что я могу сделать в ситуации, так похожей на эпизод из детектива? Как я могу защитить себя? О случившемся должны узнать, но кто? Я практически полностью оторвала себя от нормальной жизни и людей! Кто поверит, что это не галлюцинация или бред больного воображения? Свидетель! Со мной был Борис, он свидетель! Я позвонила своей двоюродной сестре, расчитывая, что из-за меня её телефон прослушивается КГБ.
«Ира, я хочу тебе рассказать, что сегодня на меня среди белого дня упала с третьего этажа огромная доска с гвоздями. Счастливый случай, что я осталась жива. Ира, пожалуйста, если на меня свалится витрина или доска объявлений, знай, что это не случайно. Передашь Лене, что уже два раза сбрасывали на меня тяжести, которые должны были убить или изувечить меня. Я постараюсь ходить по середине тротуара, но если у КГБ намерение серъёзное, они меня где-нибудь подловят. Пожалуйста, не забудь, что я тебе рассказала».
Я не знала, как ещё я могла бы защитить себя. И ещё я рассказала обо всём в квартирах нескольких своих знакомых. Какое счастье, что у меня был свидетель! Это обстоятельство открыло мне возможность говорить.
Ребятки мои дорогие! Я хотела бы рассказать вам что нибудь приятное, но нет у меня ничего такого. На работе опять на меня смотрят зверем. Оказалось, что позвонил мой «ментор», майор Маресин. Это именно он однажды так толкнул меня, что я отлетела в дальний конец комнаты, к счастью обошлось без сотрясения мозга. Но с тех самых пор я в машину к нему не сажусь. И чекисты приняли это, вызывают другого начальника. Маресин наплёл на работе правду и неправду. Ну что за человек! Честью своего офицерского мундира клялся несколько месяцев назад, что не будет увольнять меня с работы. Теперь он запугал этих людей. Они меня уволят, это ясно, а он начнёт преследовать меня за тунеядство. Я ему пообещала написать письмо Щёлокову и разрисовать его так, что все будут смеяться. А пока мне придётся поплакать. Получила письмо от матери Анатолия Альтмана, Александры Наумовны. Она в больнице, лейкемия, просит лекарства, просит письма. Ей очень одиноко и тяжело. Мне тоже тяжело, я настолько переполнена человеческим страданием, что или с ума сойду или нужно что-то делать. Нужно ограждать себя. Пока не знаю как. Вернее знаю – получить визу на выезд. Но как это сделать. Всё, что приходит в мою буйную голову я делаю. Но это не помогает, увы. Письма мои к парням конфискуют – «неверное освещение фактов». Я переписываю им об израильской экономике. Что они о ней могут знать? Но парни просят: «всё равно пиши». Пишу, не могу же я им отказать. Время бежит стремительно. Пишите о себе. Я в порядке. Целую вас всех очень и очень крепко. Ида.
