Ида Нудель●●Рука в темноте●Часть 7
| ← | Книга: Рука в темноте Характер материала: Мемуары Нудель, Ида |
→ |
| Дата создания: 31 августа 2013. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений• Публикуется Михаилом Израильским - племянником автора |
Печально я смотрю на нашу судьбу, число отказников растёт с каждым днём. Мы, так мне кажется, адаптировались к ситуации, мы ее приняли. Грустно от такого открытия. Как мне вылезти, выбежать, выскользнуть из этой невероятной жизни. Как мне жить и что мне делать?
Пробую найти одну работу, другую. Но ради чего я подавала документы на выезд? Чтоб сменить интересную работу на примитивную?Даже если бы мне разрешили работать по специальности, я не хочу работать на это общество. Все связи с прежним разорваны решительно и окончательно. Я хочу жить в своей среде, со своим народом.
Крохотная улочка на которой находится московская синагога притягивает меня к себе, как магнитом. Здесь я была среди своих. С души спали путы «не такая». Я была еврейка среди евреев, я больше не была чужая. Я гнала дни недели, скорее, скорее – суббота. Опять не быть чужой, не быть «не такой», испытать это жгучее чувство принадлежности.
Я подошла к зениту своей жизни. Мне было сорок лет. Я была свободна, сильна физически, ходила в горы, сплавлялась по рекам, бродила по болотам, по тайге. Я бывала в опасных ситуациях, верила себе и верила в себя. Я знала, что могу многое, то что не могут другие. Я искала путь чтобы расстаться со своей уже бывшей для меня родиной.
Простую, но страшную истину поняла я слушая передачи радиостанций мира - психология человека не меняется. Как в древнем Риме люди выходили на площадь, требуя «хлеба и зрелищ», так и на пороге 21 века «зрелищ» ожидают миллионы, сидящие у телевизоров. Зрелищ ужасов, убийств, зрелищ крови человеческой и страдания. Только льющаяся кровь и страдания могут вызвать симпатию. Значит о крови и страданиях моих соплеменников, добивающихся своего святого права жить со своим народом, должны знать все те, кто встанет между нами и миром. Чем больше будет каких-то людей, которые рассказывают, тем скорее придет решение. Кто этот «кто-то»? почему не я? Значит я. Я должна рассказывать все что мне удастся узнать о положении заключенных. Я должна рассказать о тех, кто не может это сделать сам или боится это сделать сам.
Сорок шесть человек было в моём списке. Сорок шесть совершенно разных и только в одном одинаковых – они были еврейскими заключёнными или узниками Сиона, как их тогда называли. Скорее они были узниками советской бессовестности. Отняв у человека его естественное право самому распоряжаться своей судьбой, советская карательная система сурово наказывала тех, кто бунтовал.
Сорок шесть человек было в списке. Этим людям крупно повезло. О них знали, за ними следили родные, друзья, люди доброй воли. А сколько таких, о которых никто не знал? Тысячи? Они прошли через карательную систему, каждый со своей историей, каждый со своей болью. Мир никогда о них не узнает Я решила, что письма нужно посылать в каждую зону, в которой находится кто-то из наших парней. Зон оказалось шестнадцать. Как мне это сделать? О чём писать? Как приготовить 16 писем? Печатный текст в зону не пропускают. Письмо должно быть написано от руки. Я могу сделать только две копии, третий экземпляр невозможно читать. Я до поздней ночи сочиняю и переписываю письма. Совершенно очевидно, что Задача для одного человека физически невыполнима. Попытка привлечь к писанию писем широкую публику потерпела крах. Оказалось, что очень многие люди не могут писать письма, тем более чужому человеку. О чём писать человеку, которого не знаешь, никогда не видел, который в два раза моложе тебя, и цензура относится с подозрением к каждому слову и каждой запятой?
Я решила что писать нужно о том, что происходит вокруг. Человек изолирован от нормальной среды, от свободы мыслить и свои мысли выражать.! Для интеллегентного человека находиться месяцами или годами с примитивными уголовниками – тяжелейшая психологическая пытка.Ч еловек начинает изнемогать от голода в общении с равным себе существом.
Я придумала как решить свою проблему невозможности писать 46 писем - посылать приветственные телеграммы к праздникам и дням рождения. Написала простенький текст, собрала подписи у синагоги, подписалось сто шесть человек.
Первый опыт был по случаю еврейского праздника. Написав 16 копий текста телеграммы и 106 подписей под каждой, я пошла на телеграф. Душа моя дрожала. Я боялась, что с почты немедленно позвонят в КГБ и меня арестуют на месте преступления. Однако телеграфистка очень обрадовалась, она выполнила свою дневную норму только за счёт моих телеграмм.Очередь, правда, возмущалась, так как им- то пришлось долго ждать. На реплики я не отвечала. Совершенно неожидано, стоящая за мной женщина начала защищать меня. Когда я расплатилась за телеграммы, она очень тихо, прямо в мою спину сказала: «Не уходите, подождите меня». Оказалось, что это была мать одного из тех, кому я посылала телеграмму. Она прочла адрес на моём бланке и поняла.
Мне в голову пришла шальная идея. Еврейские фамилии звучат для русского уха как абракадабра. Если я впишу между фамилиями несколько слов на иврите, то никто не заподозрит неладное. Для парней это будет приятным сюрпризом. В следующий раз, между фамилиями, я написала несколько слов привета и ободрения. С тех пор не было ни одной телеграммы без особого, не опознанного цензором, привета.
И только через несколько лет, когда освободился Лев Львович Корнблит я узнала, как развивались события в его зоне. Он получил телеграмму и сел читать, тут же, возле цензора. Прочитав , Лев Львович рассмеялася, довольный моей выдумкой. Цензор схватил телеграмму, испугавшись, что он что-то пропустил. «Над чем смеёшься?» - спросил он. «Увидел подпись своего старого друга и обрадовался» - соврал он. Цензор посмотрел с подозрением, но телеграмму вернул. «С тех пор» - сказал мне Лев Львович, «я взял за правило телеграммы возле цензора не читать».
Мне рассказывали те, кто освобождался, как реагировали заключённые и администрация в политических и даже бытовых зонах на телеграммы с сотней и более подписей. Когда впервые пришла телеграмма за подписью более ста человек, вся зона, евреи и не евреи, были очень возбуждены.Очевидец сказал, зону «трясло».
Изолированные от общества они ведут монотонную, бесцветную жизнь. Всё вокруг, включая лица, окрашено в серый цвет. Одна и та же пища годами, те же самые лица, годами, те же сторожевые вышки, забор, собаки. Свидания редки. Издевательства и надругательства, через которые проходят заключённые и их родственники, отравляют радость встречи.
И вот приходит телеграмма со свободы! Сто подписей! Сто! Все эти люди знают и думают о тебе. В это Б-гом проклятое место сто человек не побоялись прислать слова привета и свои имена. Мне казалось важным передать нашим парням настроение и положение вещей с выездом из Союза. Я писала открыто и письма конфисковывались. Тогда я решила использовать для этой цели телеграммы, но так, чтобы цензор ничего не заподозрил. У меня получилась любопытная система. Под телеграммами, которые я посылала заключённым, собиралось более ста подписей. Я начала располагать их в постоянной последовательности. Фамилии тех, кто получал разрешение на выезд я не подписывала.
Привыкнув к определённому порядку фамилий, заключённые немедленно замечали «исчезнувшие». Эта информация помогла им воспроизводить в своём воображении масштабы выезда. Факт, что большее число фамилий повторялось из года в год, подтверждал что они являются первым, но не последним рядом. Когда освобождался кто-то из заключённых, я вписывала его фамилию тоже.
Эти телеграммы шли во все зоны. Моя переписка с заключёнными была в основном «дорога только в одну сторону». Я им писала часто и много. Они же иногда передавали приветы через своих родных. Когда у Анатолия Альтмана умерла мать, он начал писать мне. Когда Геся Пенсон выехала в Израиль, её сын начал писать мне. Когда выехала Грета Маркман, её муж, Владимир, начал писать мне. И так продолжалось много лет. Сейчас, раздумывая над своими записями, я поняла, что изложить историю моих отношений с заключёнными будет чрезвычайно сложно. Мой интерес к их судьбе был вызван чувством благодарности за то, что они оказались впереди и открыли для меня лично возможность выезда в Израиль. Множество евреев подхватило их призыв: «Домой!». Я была одной из сотен тысяч. Но и мне не удалось уехать, а они ещё в заключении.
Получив отказ на выезд человек как бы становится гражданином без гражданства. Конечно, если у него есть смелость, дерзость, дух, я не знаю как это назвать. В общем, какое-то чувство, которое гонит его вперед несмотря ни на что. Факт подачи документов на выезд разрывает твою связь с обществом которое решил покинуть. Во всяком случае так было со многими из тех, кто подавал документы на выезд в Израиль в начале 70х годов
Это новое ощущение или чувство, или осознание освобождало человека от массы условностей, рабом которых является советский человек. Не нужно больше врать и лицемерить о своей преданности родине- мачихе, играть в унизительные и бессмысленные игры из опасения потерять работу или какие-то жалкие привилегии. Сознательно идя на конфликт с обществом, в котором присутствуешь физически, человек должен принимать в расчёт возможность наказания, «возмездия», за дерзость добровольно выбранного пути. Тоталитарная система не позволяет и не терпит инакомыслия.
Если же твоё имя становится известным свободному миру, то шансов выжить в конфликте неимоверно больше, по сравнению с теми о ком никто не знает. В то время, когда я решала, как мне жить и что мне делать, я ничего не знала об этой стороне жизни. Даже в самом фантастическом сне не могла предположить, что меня будет кто-то поддерживать, что за моей судьбой кто-то будет следить. И что сотни тысяч граждан разных стран и народов будут требовать отчет у советской власти, тем самым защищая меня от расправы.
Когда я сама себя назначила опекуном политических заключенных, мне в голову не пришло просчитать сколько лет могла бы я продержаться в непостижимой для рядового человека ситуации. Я даже не могла себе представить смогла бы я вообще пройти с достоинством через конфликт с КГБ. Действовала ли я спонтанно, импульсивно, не понимая что я делаю и куда заведет меня выбранная дорога? Наверно в какие-то моменты - да. Начав эту *незаконную* деятельность я приняла для себя правило - обдумывать каждый шаг и рассчитывать на самое тяжелое наказание.
Я как бы не нарушала никаких писанных правил общества. Писала письма разным людям на нейтральные темы, конечно интерес у меня был странный – писала врагам общества. Ко мне приезжало много людей, практически все они были гражданами великого Союза и в стране не было формального запрета на личные встречи с гражданами, но все эти люди почему –то не хотели жить в этом обществе. Моя роль в организации демонстраций, становилась известна тому кругу отказников, которым удавалось слушать радиостанцию Голос Израиля. Мое имя ассоциировалось с опасностью. Я стала человеком, с которым лучше не общаться чтобы не приглашать в дом неприятность.
Слухи были основным источником информации для тех кто не имел доступа к дипломатам и лидерам движения, ничего не оставалось как только искать информацию ожидали от радиостанции Голос Израиля, и от других " вражеских Голосов " , а также в субботу возле синагоги в Москве. Радиостанция Израиля давала нам довольно стерильную информацию, у ее руководителей было свое понимание что нам нужно и что не нужно знать.
КГБ тоже работало с еврейской средой подбрасывая нам свои идеи и идейки, используя нас для своих целей. Когда им было нужно, они возбуждали нас или наоборот - успокаивали слухами.Голоса вражеских радиостанций глушились систематически и качественно, сквозь грохот лушилок мало что можно было разобрать.
Поэтому те, кто занимал активную позицию в реализиции своего желания покинуть уже нелюбимую родину, пользовались особым вниманием со стороны КГБ о них распространялись слухи. Мне было известно что говорили по отношению ко мне: " если будешь общаться с Нудель, никогда не уедешь " .
КГБ следило за моей жизнью и не желало облегчать психологическую атмосферу, в которой мне пришлось жить.Тот, кто начинал помогать мне, скоро получал выездную визу.
