Михаил Трейстер●●Проблески памяти●Семья
| ← | Книга: Проблески памяти Характер материала: Мемуары Трейстер, Михаил |
→ |
| Опубл.: 2003. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений• Публикуется с разрешения автора |
Война нарушила связь времен, и я почти ничего не знаю о своих предках. Бабушек и дедушек мне видеть не довелось. Знаю, что отец мамы торговал лесом, что было у него восемь сыновей и одна дочь. Жили в большом доме, держали несколько коров. Дед, Хона Пастернак, слыл набожным и суровым человеком. Домашних держал в ежовых рукавицах.
Судя по рассказам мамы, к нему вполне подошли бы слова Тевье-молочника, сказанные священнику: «Я — русский мужик еврейской национальности иудейского вероисповедания».
Мать и ее братья получили приличное по тем временам образование. Дед с бабушкой умерли до войны, а все мамины братья погибли во время — кто в Латвии, кто в блокадном Ленинграде, один — в Минском гетто. Выжила только мама.
Многие из последующего поколения семьи Пастернаков воевали в Красной Армии и в армиях союзников. Один, Иосиф Пастернак, в 24 года закончил войну подполковником Латышской национальной дивизии. Их дети и внуки теперь живут в разных странах мира. Почти все следы утеряны.
Семья отца была победнее, да и поменьше — двое сыновей, две дочери. Очередные поколения также разбросаны по миру. К сожалению, война и последующие передряги не способствовали укреплению дальних родственных связей.
Мои родители, Абрам Самойлович Трейстер и Рахиль Хоновна Пастернак, поженились в 1915 году. После придвинских местечек была Украина, охваченная Гражданской войной, петлюровские погромы, несколько лет жизни в Сумах, где родились старшие братья: Илья (1917 год) и Соломон (1919 год). Потом был Витебск. Там на свет появились сестра Анна (1924 год) и автор этих строк (1927 год). В Витебске отец работал главбухом одного из заводов. Вероятно, считался хорошим специалистом, так как в 1928 году его перевели в Минск на должность главного бухгалтера треста, объединявшего все заводы республики. Умер он в 1938 году в возрасте 48 лет. Умер своей смертью, что в те годы считалось большой удачей. В 1937—1938 годах в его тресте сменилось несколько управляющих. Каждый оказывался то троцкистом, то уклонистом, то агентом польской, английской или, хуже того, японской разведок.
Да что там трест! «Врагами народа» оказались все высшие руководители республики: председатель ЦИК Александр Червяков, председатель Совнаркома Николай Голодед, секретарь ЦК КП(б)Б Николай Гикало.
О генералах и маршалах и говорить не приходится — сплошные «враги»: Василий Блюхер, Александр Егоров, Михаил Тухачевский, Иона Якир, Иероним Уборевич, легендарный летчик, дважды Герой Советского Союза, уроженец белорусского еврейского местечка Яков Смушкевич… Всех не перечесть. Потом, правда, оказалось, что все они хорошие люди, честные коммунисты. Их именами стали называть улицы и пароходы. Но все это потом… Так что отцу действительно повезло умереть своей смертью.
К началу войны старший брат Илья окончил Политехнический институт, средний, Соломон, служил в армии, сестра окончила девять классов, я — шесть.
Был у нас еще один член семьи: полька Юзефа Никодимовна Кудак, моя няня Юзя. Она жила с нами в Витебске, потом несколько лет в Минске, а когда вышла замуж, стала жить отдельно.
Несколько слов о довоенном быте семьи. Отрыв от местечка, перипетии революции, Гражданской войны и реалии довоенной жизни привели к образованию некоего слоя естественно ассимилированной еврейской интеллигенции. Говоря короче, это был слой, для которого национальность и конфессия перестали быть главным определителем. Основными критериями стали профессионализм, должность, партийность, настоящая или чаще показная гражданская активность. Бытовали даже такие характеристики, как «беспартийный большевик», «сочувствующий», «попутчик». Думаю, что к отцу это не относилось. Он скорее был беспартийным трудоголиком.
Не припомню, чтобы в семье соблюдали религиозные обряды. Вероятно, среди госслужащих это не было принято. Родители говорили между собой на идише только тогда, когда надо было что-то скрыть от детей.
Дома всегда чисто и спокойно, никакой ругани, никаких воплей. А когда отец приходил с работы и садился за стол (в одной руке ложка, в другой газета), дом затихал, и не потому, что боялись, а просто понимали, что человеку надо перевести дух. Эти спокойные отношения так и остались основным воспоминанием и итогом семейного воспитания.
В доме — хорошая библиотека, из которой я почти полностью перечитал собрания Джека Лондона, Жюля Верна, Герберта Уэллса. Из всего прочитанного, особенно из Джека Лондона, усвоил главное — человек может все. Возможно, это и помогло пережить войну.
При мне родители ни разу не повысили друг на друга голос. Нам порой доставалось, но без рукоприкладства и всегда за дело.
И еще одно воспоминание той поры — сплошной дефицит. О хорошей одежде или о так называемой «модельной» обуви мечтали годами. Мне костюмы перешивали из отцовских. На весь Союз — две марки ручных часов: мужские — «Кировские», величиной с карманные, только с ушками для ремешка, и женские — «ЗИФ». Эти были поменьше.
Велосипед — недосягаемая мечта. Запомнился трагикомический случай. Продавца, выдававшего у входа в магазин очередникам по списку чеки на велосипеды, сдавили так, что он потерял сознание. В толпе оказался друг моего старшего брата, очень сильный парень Ваня, который подхватил продавца на руки и отнес его в магазин. Ну а тот, очнувшись, сунул своему спасителю чек. Этот велосипед был предметом зависти всей компании.
В народе ходили легенды о временах изобилия ликвидированного НЭПа. Никто не верил, что в магазинах тогда было пять сортов колбасы.
