Михаил Трейстер●●Проблески памяти●Список Эпштейна

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: Проблески памяти
Характер материала: Мемуары
Автор: Трейстер, Михаил
Опубл.: 2003. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений•  Публикуется с разрешения автора
Список Эпштейна

В лагерь, в сопровождении четырех еврейских полицейских, приехал самый влиятельный человек гетто, начальник биржи труда Наум Эпштейн. Через несколько минут по «лагерному телеграфу» стало известно, что будут отбирать тридцать шесть особо ценных специалистов по заявкам немецких предприятий, утвержденным генеральным комиссаром. Тридцать шесть человек, без которых немцы не могут обойтись даже временно, несмотря на жесткий график «окончательного решения». Нетрудно догадаться, каковы были мои шансы попасть в эту группу.

И вот картина. В центре плаца, у небольшого столика — Эпштейн со своими полицейскими. В руках у него список. Толпа заключенных наседает, стремясь пробиться поближе, чтобы хоть что-то услышать. Их, с помощью прикладов и собак, оттесняют охранники лагеря. Между толпой и столиком, брезгливо морщась, ходит комендант лагеря с парабеллумом в одной руке и с бамбуковой палкой — в другой.

Наконец наступает тишина, совершенно неестественная для такого количества людей. Даже собаки заткнулись, будто чувствуя ответственность момента.

Миг звенящей тишины между жизнью и смертью.

Звучат имена и фамилии, и вслед за каждой почти мгновенный выкрик:

— Есть! — и толпа неохотно исторгает из себя очередного счастливца, который бежит к столу.

Звучит очередная фамилия:

— Наум Розин!

Над плацем повисла бесконечная тишина аж на целых полсекунды, то есть на мгновение дольше, чем надо, чтобы этому самому Розину откликнуться, если он жив. Но он молчит, и, прежде чем истекла эта вечность, звучит чей-то хриплый голос:

— Есть!

Оказывается, это мой голос, и я, будто во сне, проталкиваюсь к столику. Эпштейн, знавший меня и, вероятно, этого Розина, удивленно взглянул, но промолчал. Ну а я приткнулся к группе «счастливцев», чувствуя себя среди этих аксакалов абсолютно инородным телом. Но все же стою…

Группа собрана и построена в колонну по двое. Комендант делает последний обход, видит тощего шестнадцатилетнего «особо ценного специалиста» и, ничего не говоря, бьет его бамбуковой палкой по стриженой голове и палкой же указывает на толпу. Эпштейн и на это смотрит молча. А что ему еще оставалось делать?

Кожа черепа рассечена, кровь заливает глаза. Пробираюсь к крану, смываю кровь, достаю из кармана и напяливаю свой драный «кемель» (шапкой и не назовешь) и, заметив, что комендант отошел в дальний угол плаца разбираться с толпой, делаю последнюю попытку: за штабелями кирпича опять пробираюсь к группе, уже готовой к выходу. Вижу тревожный взгляд Эпштейна, понимаю, что он мне сочувствует. Понимаю и то, что очередной подход коменданта будет для меня последним. Но думать уже поздно. Я пошел ва-банк. Становлюсь в хвост колонны. Комендант, судя по звукам его парабеллума, наводит порядок где-то на правом крыле плаца. Ему пока не до нас. И я, бросив последний взгляд на знакомые лица в толпе, выхожу с группой из этой преисподней.

Итак, не доживший до этого дня Наум Розин, которого я никогда не знал, и Наум Эпштейн подарили мне кусок жизни, составившей для всех «счастливцев» около двух месяцев (до октября сорок третьего), а для меня, волею судьбы, растянувшейся на 65 лет. Когда встретимся с ними на том свете, низко поклонюсь обоим.

(Если вы заметили, я пишу, что из лагеря не «бежал», а «ушел». Так оно и было. Бежать из лагеря СС на ул. Широкой было невозможно.)