Михаил Членов●●Жизнь в движении - часть 2
← | Книга: У истоков еврейского движения Характер материала: Интервью Михаил Анатольевич Членов Полит.ру |
Из цикла «История еврейского движения в СССР». Дата создания: 24/05/2011. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений |
Л.Б.: А почему некоторых так долго не выпускали? Чем это объясняли? Секретностью?
М.Ч.: Формально из-за секретности. Но потом власть обнаглела и просто отказывала. Людей вызывали и говорили:
- Вы никогда не уедете.
Л.Б.: А почему одних выпускали, а других - нет? Какая-то логика в этом была?
М.Ч.: Трудно сказать. Наверное, была, но меня не было среди тех, кто принимал такие решения. Многих действительно не выпускали из-за секретности, но секретность - она ведь тоже проходит. Требовали установить сроки секретности – пять лет или десять, определить их все-таки. Ведь были люди, которые сидели здесь по двадцать лет.
Л.Б.: А были такие, которые подавали документы и сразу уезжали?
М.Ч.: Много. Между 71-м и 89-м годами из Союза уехали 300 тысяч человек. Большая часть из них подавала документы и сразу уезжала, но пара десятков тысяч человек застревали. Они естественным образом становились лидерами этого движения и более активными участниками.
Ну, а дальше что было? Я все больше и больше втягивался в это движение. Одновременно продолжал работать, ездить в экспедиции, продолжал печататься – этого всего никто у меня не отнимал. Бромлею, видимо, не дали указания меня сразу уволить, поэтому так я и просидел до 1999-го года в Институте этнографии.
Но я не в отказе сидел, я работал в институте по своей специальности. А потом, когда наступила Перестройка, получилось, что весь мой круг, в котором я прожил почти 20 лет, стал уезжать. С 1989-го по 1993-й год шел массовый отъезд евреев.
Л.Б.: Но ведь это уже была очень неоднородная среда. Там были отказники, которых, наконец, выпустили, были люди, которые видели, что здесь все рушится, и уезжали отсюда, испытывая страх перед неизвестным будущим. Многие тогда уезжали отнюдь не по идейным соображениям, а просто бежали отсюда.
М.Ч.: Конечно. Это уже была так называемая «вторая алия». Если первая в значительной своей части была идеологической, сионистской, то это была «колбасная алия», как ее тогда называли.
Л.Б.: Часть этих людей, наверное, тоже здесь начала учить язык. А часть, наверное, вообще без знания языка уехала?
М.Ч.: Большинство, подавляющее большинство. Они ведь уезжали не куда-то, а откуда-то.
Л.Б.: Фактически бежали.
М.Ч.: Да. Я и сейчас убежден, что массовая алия 89-93-го годов была вызвана страхом и паникой перед крахом государства, в котором люди жили, перед крахом тоталитарной системы.
Потому что слово «тоталитарная» предполагает на только угнетение и дискриминацию, оно предполагает, что вся жизнь человека зависит от этого государства: его рождение, его смерть, его образование и здравоохранение, его безопасность, его пища, его работа и так далее, и так далее. Все зависело от этого государства. И когда государство начало рушиться, побежали даже те, кто еще за полгода до того не пускал в эмиграцию своих детей.
Раньше для того, чтобы уехать, нужно было разрешение твоих родителей на отъезд. И родители далеко не всегда давали такое разрешение, потому что они боялись. В еврейском движении даже была такая группа людей, которые назывались «бедные родственники» - они по разным причинам не могли получить от своих родителей разрешение на отъезд. Так вот, те родители, которые раньше не давали такого разрешения, все они массово помчались туда в 1990-м или в 1991-м году. У людей была уже совершенно другая мотивация в то время.
В общем, мой круг стал разъезжаться, и все сбрасывали на меня всякие разные дела, активность, идеи, связи и прочее. А теперь вы, наверное, спросите, почему я не уехал тогда?
Л.Б.: Со всеми. Конечно, я не могу не спросить.
М.Ч.: Во-первых, я не люблю со всеми. В перестроечное время я никогда не подавал заявления.
Л.Б.: Скажите, а это не вызывало у вашего окружения каких-то вопросов?
М.Ч.: Понимаете, я был далеко не один такой. Другое дело, что потом они все-таки уехали, но несколько человек есть и таких, как я.
Л.Б.: Но это ведь очень большое исключение из общего тренда, как теперь говорят.
М.Ч.: Это не так. В 80-х годах было много людей, которые участвовали в движении, учили иврит, ходили на разные мероприятия, но не подавали на отъезд. Было немало таких людей. Помню, у нас была небольшая компания, где мы в шутку говорили так: «Отказываемся от отказа посредством неподачи». Это вообще были веселые ребята.
В 1987-ом году стали выпускать всех узников, то есть тех, кого посадили. А посадили довольно много людей, особенно в 1984-м году.
Л.Б.: А почему именно в 84-ом? Что там произошло.
М.Ч.: В 1984-ом году при Черненко КГБ просто свирепствовал.
Л.Б.: Но Черненко вроде бы недееспособен был.
М.Ч.: Он-то, может быть, и был недееспособен, зато КГБ было весьма дееспособным.
Л.Б.: И именно при Черненко, даже не при Андропове? Почему?
М.Ч.: Мне трудно сказать почему. Не знаю – я не сажал. Вообще середина 80-х годов, андроповские и черненковские времена, были тяжелыми для еврейского движения. Тогда практически закрыли выезд. С 1981-го года и вплоть до 1988-го выезда практически не было. Вторжение советских войск в Афганистан полностью сменило политику, все «либеральные безобразия» были прекращены. Пошли аресты в 1984-м году, но они были и до этого, в 1983-м, при Андропове. По всей вероятности, в КГБ в ту пору возобладала группа руководителей, которые были сторонниками жестких мер.
Л.Б.: Там какая-то смена руководства произошла?
М.Ч.: Я сейчас уже не помню. Между прочим, в андроповский период ко мне пришли кагэбэшники на работу. Я сам отказывался к ним ходить, когда они пытались меня вызывать к себе. Я говорил, что не пойду к ним, и они ходили ко мне на работу.
И там была масса малоприятных вещей. Например, мне выключили телефон на два года; я прошел через много допросов, обысков по делам моих учеников, знакомых или друзей. Меня вызывали по делу Щаранского, например, по массе других дел меня дергали. А потом они пришли ко мне на работу. Обычно в таких случаях мне звонил замдиректора и говорил:
- Зайдите ко мне, Михаил Анатольевич. - Захожу, а там не замдиректора сидит, а совсем другой человек.
А один раз они меня вызвали и в присутствии замдиректора сказали, что пришли из Комитета государственной безопасности. Тогда была произнесена такая фраза:
- Мы, Михаил Анатольевич, доводим до вашего сведения, что коллегия КГБ приняла решение о вашем отъезде.
Л.Б.: Это какой год был?
М.Ч.: 1982-й или 1983-й, кажется.
Л.Б.: То есть вас хотели просто выслать.
М.Ч.: Я говорю, что вообще-то удивляюсь, что коллегия КГБ приняла такое решение. Такое решение могу принять только я сам.
- Ну, - сказали они.
Л.Б.: Принимайте, наконец!
М.Ч.: Да. Ну, я подумал и сказал, что, возможно, со временем я и приму такое решение, но только если мне захочется. А пока – нет.
После этого они пришли через полгода и сказали:
- Вот вы не последовали нашей рекомендации…
Я говорю:
- Сегодня это уже рекомендация, а не решение коллегии, как раньше? Не последовал, это верно.
Они говорят:
- Давайте, попробуем так. Понимаете, мы находимся в сложном положении. Вот вы не уехали, так помогите нам наладить контакт с отказниками, то есть с движением отказников.
Л.Б.: На предмет чего?
М.Ч.: Они сказали, что хотят наладить с ними диалог. Я спросил:
- Как вы себе это представляете? Я приду к своим друзьям и скажу им, что КГБ хочет наладить с вами диалог?
Я вообще-то всегда был сторонником диалога с властью. Я, кстати, вам об этом говорил. Я им тогда сказал, что готов наладить контакт с ЦК КПСС, который является властью, но не с КГБ, потому что это карательная организация, и у нее совсем другие задачи. Задача политического диалога – это не ваша задача. И потом, мы к государственной безопасности отношения не имеем. Мы не подрываем устоев этой страны; у нас одни хотят просто уехать, а другие хотят, чтобы в стране легально существовала еврейская культура. Но об этом ведь не с вами надо говорить.
Но тогда, в 1981-ом году, я и мои друзья сделали такой как бы легалистский шаг. Собственно говоря, из активных участников движения я там был один, но со мной были мои коллеги. Мы пришли в редакцию журнала «Советиш геймланд». Издавался на идише такой журнал в Москве, его редактором был писатель и поэт Арон Вергелис. Это был такой официальный еврей, который ездил по миру и говорил, как счастливо живут евреи в Советском Союзе.
Мы пришли туда, потому что один из моих учеников, Велвл Чернин, работал у него. Он привел меня и Игоря Крупника, моего хорошего друга и коллегу, с которым мы вместе занимались Чукоткой, и еще ряд людей в редакцию журнала. Мы пришли туда и предложили Вергелису создать историко-этнографическую комиссию при его журнале. Он обрадовался этому, поскольку думал, что мы такие спокойные ученые, не имеющие отношения ко всем этим безобразиям.
И мы учредили историко-этнографическую еврейскую комиссию. Последнее учреждение с таким названием было закрыто в 1929-ом году. До 1929-го Еврейская историко-этнографическая комиссия существовала в Ленинграде. Она была создана в 1909-ом году, просуществовала 20 лет, и вот мы ее восстановили. Я сказал:
- Давайте мы создадим у вас в редакции лекторий.
Первая лекция была моя - называлась она «Евреи Советского Союза». Я пригласил на нее своих друзей. Туда невозможно было войти, в эту маленькую редакцию на улице Кирова. Она находилась напротив Почтамта, там, где был знаменитый магазин «Чай, кофе».
Л.Б.: Который и сейчас там есть.
М.Ч.: Да, он еще есть, а редакции уже нет. Потом Крупник прочитал лекцию «Задачи советской этнографии по изучению еврейского населения СССР». Было еще два выступления в этой редакции: Рашида Муратовича Капланова, недавно скончавшегося, к сожалению, и того же Чернина. Один делал сообщение о горских евреях, другой - о политической жизни евреев в межвоенный период. После чего Вергелиса вызвали в ЦК и сказали:
- Арон, ты что, идиот?! Ты что, не понимаешь ничего?
Он вызвал меня, пересказал это дело, и дальше эта Историко-этнографическая комиссия перешла уже на квартирный режим.
Л.Б.: То есть в более привычный формат.
М.Ч.: Хотя мы продолжали что-то печатать в этом журнале на идише. Идиша у нас никто не знал, и я в том числе. Я могу читать на идише, могу объясняться довольно свободно, но писать не могу. Поэтому они нас переводили, а в конце журнала на русском языке давалось такое краткое резюме.
Эта комиссия продолжала существовать, и просуществовала до революции конца 80-х годов, до Перестройки, когда стали выпускать узников Сиона, как мы их тогда называли, они начали возвращаться в Москву. К лету 1987-ого года выпустили всех.
Л.Б.: А сколько их было?
М.Ч.: Несколько десятков. Я думаю, что меньше ста человек по Союзу.
Л.Б.: Это не очень много.
М.Ч.: Да, не очень много. Но некоторых выпустили еще раньше: например, Щаранского и «самолетчиков». По большей части те, кого выпускали из лагерей, сразу же уезжали. Их обычно не держали здесь. Щаранского и «самолетчиков» обменивали на кого-то и так далее.
И вот когда эти люди начали возвращаться, то они стали думать, что же теперь делать? Запахло свободой. Правда, поначалу народ в это не верил, думали, что все это косметика. Тогда из лагерей как раз вышли два моих друга: Иосиф Бегун и Виктор Браиловский. Бегун был, можно сказать, профессиональным сионистом, таким активным участником сионистского движения, а Браиловский – математик. Он потом стал министром в Израиле. Причем Браиловский, кажется, поставил рекорд из книги Гиннеса - министром он был чуть ли не один день.
Л.Б.: Почему?
М.Ч.: Потому что его партия на следующий день вышла из правительства. Браиловский – очень известный человек, потом он долго был заместителем министра.
И вот мы стали думать, что делать. Так получилось, что мы попытались организовать митинг протеста против нового антисемитизма, против общества «Память». Это был сентябрь 1988-го года. Меня к этому подвигли люди, которые не собирались уезжать.
То есть стала появляться совершенно новая группа евреев, которые к движению никакого отношения не имели. Хотя они и симпатизировали ему, но жили тихо, а тут испугались «Памяти». Они стали приходить ко мне и к другим людям. Но отказники сказали, что они хотят уезжать, и у них основная цель сейчас - чтобы их выпустили из страны.
Л.Б.: И ваши дела нас уже не интересуют.
М.Ч.: Да. Ну, а я сделал такую попытку.
Мы были первыми, кто подал заявление в Моссовет, буквально на следующий день после выхода знаменитого постановления «О порядке проведения шествий, митингов и демонстраций в городе Москве».
Это было в августе 1988-го года, а митинг мы собирались проводить в сентябре. Из этого ничего не получилось: нас всех разогнали и похватали. Схватили даже тех, кто не участвовал в этой группе организаторов митинга. Причем появился такой новый момент. Людей хватали, развозили по милицейским участкам, а потом туда стали приводить партийных евреев, чтобы они провели с ними разъяснительную беседу.
Я был единственным, кого сия чаша миновала. Меня два с половиной часа возили по городу, потом доставили в участок на противоположном конце города: я жил на Речном, а меня привезли на Юго-Запад. Продержали меня там часа три или четыре, а потом отпустили без объяснения того, в чем же я так гадко поступил.
И этот момент, что пришли новые люди, которые не принадлежали к движению, создал мне такой, если угодно, несколько новый статус, новое реноме. Меня в шутку стали называть «главным евреем Советского Союза». А я и хотел, чтобы к нам пришли новые люди, потому что понимал, что люди из движения сейчас начнут уезжать, начнут сосредотачиваться на решении своих личных судеб, что было вполне понятно. И действительно, народ стал уезжать, и те международные связи, которые были, стали сосредотачиваться у меня и моих друзей.
Наступила действительно либеральная эпоха, появился Фонд культуры, который стал интересоваться евреями, куда-то мы стали ходить и так далее. В 1988-ом году в Москву приехал вице-президент Всемирного еврейского конгресса Изи Либрер из Австралии и учредил здесь Еврейский культурный центр имени Михоэлса. Он договорился об этом с министерством культуры. Это располагалось в кинотеатре «Таганском». Возглавил этот Центр композитор Михаил Глуз. В результате переговоров Либрера с кем-то в правление этого Центра были введены двое людей из еврейского движения: ваш покорный слуга и уже упомянутый мной Велв Чернин.
Потом этот же самый Центр был вторично открыт в феврале 1989-го года, и на открытие сюда съехался весь еврейский мир. Приехал президент Всемирного еврейского конгресса Бронфман и привез с собой массу разных известных людей: актеров, ученых, общественных деятелей. И народ повалил туда. Из разных мест приехали люди, чтобы присутствовать на мероприятиях, концертах и так далее.
Л.Б.: Из других городов приехали?
М.Ч.: Да. Этих людей из других городов мы встречали и договорились о том, чтобы сделать такой съезд еврейский. И в мае 1989-го года состоялся еще не съезд, но конференция в Риге. А до этого, летом 1988-го года, меня выпустили за границу.
Л.Б.: В первый раз после долгого перерыва.
М.Ч.: Да, после 16-летнего перерыва. Это было забавно. Когда Институт этнографии участвовал в международных конгрессах, а они раз в пять лет проходили, я всегда туда подавал заявку и писал доклад. Доклады эти публиковались, но меня туда не пускали. Мне обычно говорили:
- Ну, Михаил Анатольевич, у нас всего-то 25 мест там, а вы 26-ой.
И вот в Загребе должен был состояться международный этнографический конгресс, и я опять оказался 26-ым. А потом ко мне подходит замдиректора института и говорит:
- Слушайте, вот у нас возник такой план. Понимаете, не всем удается попасть на конгресс, вы вот опять 26-ой. А мы хотим устроить туристическую группу туда. Не поедете ли?
Я отвечаю:
- Поеду.
Он:
- Но это будет дорого стоить – 700 рублей.
Я:
- Ну, ради такого дела…
И я действительно выехал в Югославию.
Л.Б.: Это только вам одному предложили?
М.Ч.: Нет, была целая туристская группа. Там было немало народу, тот же Крупник, например, которого я уже называл. Я помню, когда мы должны были переезжать через границу в Чопе, в вагон входит якобы таможенник и спрашивает:
- Где Членов?
А я еду с моими коллегами в последнем купе. Заходит туда и он буквально меня раздел. Даже развинчивал мою ручку и смотрел в трубочку, нет ли там чего.
Л.Б.: А что искал?
М.Ч.: Не знаю. Помню, когда поезд тронулся, я подумал:
- Боже, неужели это произошло?!!
Ну, а дальше я стал уже ездить. В том же 1988-ом году, осенью, я поехал в Копенгаген на эскимологический конгресс. Кстати, я выяснил, что все это время американские профессиональные организации пытались сделать так, чтобы я и мои друзья ездили на научные конференции, но им это не удавалось.
А тут вдруг мне удалось выехать. Когда я еще был в Загребе, ко мне приехали двое людей из Израиля: одна – моя старая подруга, а второй – ученый, историк Альтшулер, которого очень интересовала иудаика. Они приехали, чтобы там повидаться со мной.
Я как бы впервые увидел другой мир. Помню, регистрируюсь на конгресс и вижу, что рядом со мной сидит израильтянин и тоже заполняет анкету. Это был впервые увиденный мною живой израильтянин, не в Москве, а за границей. И я его на иврите спрашиваю:
- Вы из Израиля?
Он:
- Да, да. Я вот из такого-то университета. А вы?
- А я из Москвы.
Представляете, человек из Москвы говорит на иврите, а он - ноль внимания. Из Москвы, ну, хорошо, а вон тот человек из Нью-Йорка, Берлина или из Пекина. Дальше – больше. Начинается открытое общение с еврейским миром и в Москве тоже. Осенью 1988-го года было очень интересное событие. Когда Изи Либрер создал этот Культурный центр имени Михоэлса, одновременно мы узнаем, что создается второй еврейский культурный центр под названием «Шолом».
«Шалом» - это на иврите, а «Шолом» - на идише. То есть «Шолом» - это было уже хорошо, а «Шалом» - еще плохо. И мы идем туда со своими друзьями. Это было на Варшавском шоссе, в театре «Шалом», который существует и сейчас. И там мы понимаем, что этот театр как бы инициирован антисионистским комитетом или близкими к этому людьми. Ну, ладно, мы приехали туда. А в ту пору все играли в демократию. Там надо было принимать устав. Выходит человек, начинает великолепную речь. Я спрашиваю:
- Кто это такой?
А мне отвечают:
- Его зовут Жириновский.
Л.Б.: Жириновский?!
М.Ч.: Да, Жириновский, юрист. Это был октябрь 1988-го года. Там создается общество «Шолом», в которое входит Кошаровский – отказник, и туда же входит Жириновский. Причем Жириновский говорит о том, что он в этом обществе «Шолом» намерен возглавить отдел истории культуры и религии. И действительно, в течение месяца он там работал, а потом куда-то испарился, как, впрочем, и само общество «Шолом».
Л.Б.: То есть оно не прижилось, из этого общества ничего не вышло?
М.Ч.: Да, ничего не вышло. Но вот первое общество – Центр Михоэлса - в какой-то степени существует до сих пор. Виртуально - под его логотипом Глуз раз в два года устраивает крупный фестиваль имени Михоэлса, достаточно интересный и профессиональный.
Вскоре после Либрера появляется делегация Еврейского агентства во главе с Диницем. Уже из Израиля они приезжают, чтобы вести переговоры с правительством. Приезжают Президент Всемирного еврейского конгресса Бронфман и их люди. Мы встречаемся с ними, и я втягиваюсь в какую-то реальную деятельность.
Диниц - глава «Сохнута» - встречается с нашей группой и объясняет, что израильтяне все делают, чтобы их братья в Советском Союзе могли воссоединиться с еврейским народом. Чтобы мы понимали, что это действительно так, в декабре в Израиле будет Всемирный съезд в защиту советских евреев, на который приедут евреи из Европы, Азии, Африки. И тогда я нагло говорю Диницу:
- А давайте, и мы приедем туда. Вот я, в частности.
Он смотрит на меня, как на полного идиота - мол, советских евреев держат и не пускают, а он приедет туда.
Л.Б.: Это уже явно лишнее.
М.Ч.: Ну, да. А нас тут, в общем, уже несет. Я говорю:
- Мне для этого нужно только приглашение. Мы сейчас выберем несколько человек, которые с удовольствием поедут.
Л.Б.: И сами расскажут о своих страданиях.
М.Ч.: Ну, почему о страданиях, мы расскажем о наших проблемах. У нас есть много разных проблем. Помню, после этого в американском посольстве устраивается прием, на который впервые приглашается и советское руководство, и всякие диссиденты. Я тоже попадаю туда. Там был член Политбюро, низенький такой человек, фамилию не помню. Я по нахалке подваливаю к нему и говорю, что хочу от советских евреев съездить в Иерусалим. Он говорит:
- Интересная идея. Ну, а чего? Вон там стоит замминистра иностранных дел, подойдите к нему, скажите, что вы от меня.
Я подхожу. Замминистра говорит, что нужна нота от голландского посольства, потому что оно тогда представляло интересы Израиля. Я иду к израильтянам – тут была группа дипломатов при голландском посольстве – и говорю им, что нужна нота. Они мне:
- Ты с ума сошел! Ты себе представляешь, что это такое?!
В результате израильтяне меня не приглашают.
Л.Б.: Не приглашают на съезд, посвященный советским евреям?
М.Ч.: Нет, не приглашают.
Л.Б.: Это как если бы на конгресс по защите амурских тигров эти самые тигры взяли бы и приперлись.
М.Ч.: Да-да. Это все было забавно. Поняв, что в Израиль я не попадаю, я на Новый 1989-й год еду уже по частному приглашению к приятелю-эскимологу на месяц в Вену. И получилось так, что туда же приехал мой старый друг из Израиля, который уехал за десять лет до этого. Он туда приехал встречать свою сестру, уезжавшую из Ленинграда в Америку. Я затесался в эту толпу эмиграционную и прошел с ней весь путь от выхода в аэропорт и до отъезда в Италию.
То есть я в прямом смысле слова затесался в толпу, поскольку там был ее брат с израильским паспортом. Со своим советским я бы побоялся это сделать. Я прошел все стадии, весь путь, который проходят эмигранты. Это произвело на меня большое впечатление, и я себе тогда сказал, что частью этой толпы я не хочу быть, а Израиль от меня никуда не уйдет. Я побываю и там и сям, если уж я добрался до Вены.
И я вернулся в Москву, а тут меня уже ждет масса людей. Мы Еврейскую культурную ассоциацию хотим создать и прочее. Зачем уезжать-то? В мае 1989-го года в Риге собирается 500 евреев, и на этой конференции выносится решение созвать первый съезд евреев СССР. Создается оргкомитет, во главе которого я и становлюсь.
Л.Б.: В 89-ом году созывается съезд народных депутатов знаменитый - и в это же время съезд еврейских депутатов?
М.Ч.: Да, все в это же время. Этот съезд был в декабре, я тогда уже был сопредседателем совета ВААДа, первой общесоветской еврейской организации. До этого, летом 1989-го года, мне звонят американские друзья и спрашивают, собираюсь ли я ехать на сессию ОБСЕ по человеческому измерению в Париж? Все это тогда казалось диким и нереальным: куда, в качестве кого я поеду?
- Ну, как в качестве кого? Надо сделать делегацию советских евреев, - говорят.
С одной стороны, такой вещи не бывает, а с другой стороны, почему бы нет? И я начинаю это делать. И вот летом 1989-го года мы втроем: я, Рома Спектор и еще один мой друг, который сейчас живет в Америке, выезжаем в Париж на сессию ОБСЕ как делегация советских евреев. Там нас уже принимают как представителей советских евреев.
Л.Б.: Как официальных лиц.
М.Ч.: Да, мы регистрируемся там как официальные лица. Нас встречают западные еврейские организации. Они еще толком меня не знают, не знают, чего от меня можно ждать. Я говорю, что первым пунктом нашей программы должна быть встреча с советской делегацией. Делегация советских евреев хочет встретиться с делегацией Советского Союза на этой сессии.
Я действовал, что называется, нагло, но такое уж было время. И такая встреча действительно состоялась. Во главе советской делегации был наш посол в Польше. Интересная была встреча, обе стороны смотрели друг на друга совершенно дикими глазами. Они не могли понять, как это делегация советских евреев могла приехать помимо государства. Но поговорили мы неплохо.
И там же, в Париже, подходят ко мне израильтяне из НАТИВ – такая служба была в Израиле, которая занималась советскими евреями. Они спрашивают, не хотим ли мы побывать в Израиле?
- Ну, еще бы! Конечно. Но у нас въездная виза только во Францию.
Они говорят:
- Сделаем.
Меня ведут в «Сюрте Женераль», где выдают визу на несколько дней для поездки в Израиль. И летом 1989-го года мы первый раз попадаем в Израиль на три дня. Это было совершенное безумие. Все эти три дня я не спал. Было ощущение Орфея, который спустился в ад.
Я встретился с людьми, с которыми когда-то простился навсегда. Вот так я первый раз побывал в Израиле. И я понял, что Израиль действительно никуда от меня не ушел.
А дальше я вернулся в Москву делать этот съезд. И вот теперь мы сидим тут с вами.
Л.Б.: Спасибо большое, Михаил Анатольевич.
См. также:
- Юлий Кошаровский●●Мы снова евреи
- Свидетель черных лет
- Ассоциация «Запомним и сохраним» ●●Как уехать из СССР в Израиль