Экономика социализма
Характер материала: Юмор, сатира |
| Опубл.: 20.03.2022. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений |
Не знаю, насколько это по теме «Ежевики». Но вокруг столько муд…рецов, с тоской вспоминающих про СССР с дешёвой колбасой и метро по пять копеек! И вполне серьёзных политиков, тянущих назад, к кибуцам и hистадрутовским заводам.
А вот что я помню про экономику социализма.
Корень из двух
Декан нашего факультета Владимир Евгеньевич Адамов имел железные зубы. Вот что рассказала про него наша преподавательница статистики промышленности, знавшая все байки и сплетни института.
После Второй мировой войны он сидел в концлагере в Коми АССР. Заключённые занимались добычей угля. Лагерь обслуживал шахтоуправление, состоявшее из двух шахт. От каждой шла железнодорожная веточка к основной дороге, по ним вывозили добытый уголь. Расстояние между шахтами было примерно равно расстоянию от каждой из них до дороги, так что шахты и места стыковки железнодорожных веток образовывали примерно правильный квадрат.
Шахтоуправление не просто работало, а, как любое советское предприятие, выполняло предписанный ему план. Там было записано количество угля, которое надо добыть и отправить, и грузооборот внутреннего транспорта. Грузооборот — это показатель работы транспорта, равный сумме (по всем ездкам) произведений веса груза на расстояние перевозки. Измеряется в тонно-километрах.
Владимир Евгеньевич учёл эту формулу расчёта и предложил начальству переложить железнодорожные ветки. Вместо того, чтобы каждая ветка вела по стороне квадрата к ближайшей точке на магистральной дороге, надо было провести их по диагоналям — крест-накрест. Так и сделали.
В результате расстояние перевозки увеличилось в (корень из двух) раз. То есть на 41%. На столько же вырос грузооборот внутреннего транспорта. То, что выросли пустопорожние расходы и себестоимость угля, никого не волновало: деньги были не свои. Начальство получило премии, а Владимира Евгеньевича перевели с общих работ в контору шахтоуправления на должность экономиста.
С этого началась его деятельность в экономической науке. Потом Сталин сдох, Адамова реабилитировали, и он стал выдающимся учёным в области экономической статистики.
Достань где хочешь
А вот рассказ той же преподавательницы про нашего профессора Глеба Ивановича Бакланова.
Во время Второй мировой войны он служил офицером в хозяйственном отделе штаба одной из армий. Однажды ему приказали решить проблему истрепавшейся обуви солдат. Не воевать же им босиком!
Надо было срочно организовать пошив сапог. Из чего? Из чего попало. Решать исполнителю, не выполнишь приказ — по законам военного времени…
Материал нашёлся в одном из полков поблизости. С грузовиков сняли покрывавшие их брезентовые чехлы, из них и сделали сапоги.
Но чехлы прикрывали кузова с «Катюшами». Немцы с воздуха увидели, что там, и разбомбили этот полк. Бакланова арестовали, и трибунал приговорил его к расстрелу.
Поскольку Глеб Иванович был офицером штаба армии, приговор должны были утвердить там. Папку с личным делом, в которую был подшит приговор трибунала, выдали … самому Бакланову и послали его пешим ходом в штаб дивизии с приказом передать там кому следует.
Посреди пути Глеб Иванович остановился отдохнуть и открыл папку. Листы там были не пронумерованы. Терять было нечего. Он вынул все листы, касавшиеся этого дела, порвал их и выбросил.
Вернулся на своё место постоянной службы, доложил о выполнении задания. Тут началось наступление, немцев хорошо погнали, и ему, среди прочих, дали орден.
Организация статистической службы
Эту историю я слышал от своего учителя Николая Николаевича Константинова (ז"ל).
В 1930-е годы в СССР арестовали и расстреляли по липовому делу великого учёного-экономиста Николая Дмитриевича Кондратьева. Его ученикам тоже досталось. Единственный, кто унёс ноги на Запад, был Василий Васильевич Леонтьев, будущий лауреат Нобелевской премии за свою «матрицу Леонтьева».
Он попробовал найти применение своим теориям в США, где в те времена развивался так называемый «новый курс» президента Рузвельта. Но даже в этой обстановке никому не были нужны его математические модели для централизованного управления экономикой целой страны. И тогда он поехал в Китай.
Правитель страны Чан Кай-ши проводил политику государственного управления экономикой. Он принял Леонтьева и дал ему должность и полномочия наладить систему планирования. Но для того, чтобы это сделать, нужна система государственной статистики. Главам провинций, контролировавшихся центральным правительством, были даны указания отчитываться по определённой форме об основных экономических показателях. Там были назначены ответственные за отчётность. Которые дружно игнорировали эту свою обязанность.
Знающие люди подсказали Леонтьеву, что для того, чтобы китайские чиновники что-нибудь делали, им надо давать на лапу. Нет проблем, из бюджета ведомства пошли некоторые суммы провинциальным статистическим начальникам. Вроде бы можно работать.
Но вскоре Леонтьев заметил сильную корреляцию между сообщаемыми оттуда численными данными и уплаченными суммами… Он попробовал поговорить с одним из «статистиков». Он ему сказал, что нельзя сообщать неправильные сведения, а надо правильные. Чиновник спросил: «А сколько надо писать?».
Потом началась Вторая мировая война, и дело заглохло.
Цена консерватизма
Наш институт, МЭСИ, считался главным в СССР центром внедрения математических методов в управление хозяйством. Там раньше всех начали применять компьютеры (тогда говорили «ЭВМ» — электронно-вычислительные машины) для экономических расчётов. Размещался институт в Хамовниках, на задворках Первого медицинского, в бывшем здании Пищевого института. В конце шестидесятых годов ректору удалось выжать из руководства решение о строительстве нового здания.
Смету строительства рассчитали на ЭВМ «Минск-22», распечатали на принтере («АЦПУ») и принесли на подпись главному бухгалтеру. Тот посмотрел на этот текст и был возмущён до предела. Это что за безобразные бумаги? Печать одними большими буквами на нестандартных листах с дырьями по бокам! Кто подсовывает такое уважаемым руководителям? Перепечатать как положено, на машинке, через два интервала!
Перепечатали. Принесли главному бухгалтеру. Теперь он стал проверять расчёты. Проверил. Всё правильно. Но упустил ТОЛЬКО ОДНУ ОПЕЧАТКУ. В итоговой сумме машинистка ошиблась, недопечатала один ноль.
Главбух подмахнул смету. После него ректор подписал не глядя — не проверять же после зубра-бухгалтера. Министр утвердил и направил смету в Госстрой. Там объект включили в пятилетний план, прикрепили к проекту генерального подрядчика — строительный трест (строительный аналог завода). Когда смета попала на стол директору треста и его главбуху, всё уже было прочно вписано в планы и не подлежало изменениям.
Директор прозвонил в МЭСИ и спросил, хотят ли построить новое здание института или особняк для ректора. Потому что на отпущенные средства ничего другого не выйдет. Это в 10 раз меньше, чем нужно.
Новое здание строили больше десяти лет, каким-то образом доставая финансирование и материалы. Каждое воскресенье какое-то количество студентов выгоняли на воскресник на стройку. И я там бывал. В конце концов построили.
Я не знаю, осмелились ли сказать хоть слово консервативному главбуху. Преподаватель статистики промышленности Алла Васильевна, рассказавшая эту историю, про это не упомянула…
Пережог горючего
Мой дядя работал главным инженером леспромхоза в Иркутской области.
В 1979 году в СССР началась компания по отлову руководителей промышленности уровня директоров заводов и рядом. Шустрики из ментуры и прокуратуры делали карьеры, создавая дела о «хищениях государственного имущества» и отправляя сотни людей на расстрел или на каторгу лет на 10-15.
Дядю Петю и его товарищей посадили за пережог горючего. В СССР существовали государственные нормы на всё. В том числе на расход солярки и бензина грузовиками, тракторами и прочими машинами в государственных (а других не было) предприятиях.
При этом нормы формально учитывали географические особенности. Но Иркутская область по широте южнее Московской, так что там нормы были такие же, как в Москве или в Киеве. Но это Сибирь!
В дизельном двигателе нет свечей зажигания. Солярка впрыскивается в камеру сгорания, сдавливается и воспламеняется, когда из-за сокращения объёма при данном давлении достигается нужная температура. Если мотор изначально очень холодный, то это значение не будет достигнуто нипочём, сколько ни дави.
В Москве в автобусном парке, где я работал, на моторы автобусов по утрам выливали по ведру кипятка. Кипятили воду электричеством, на него норм не было. В Сибири, после ночи с минус 40° утром, когда стало только 35, надо поставить под мотор ведро солярки и зажечь её. Когда сгорит всё, мотор нагреется достаточно, чтобы завестись. На эту технологическую операцию расход горючего не предусмотрен.
Это всегда знали все. Каким образом десятки лет во все хозяйства всех сибирских областей попадало гораздо больше солярки, чем было положено по нормам, никто толком не знал. Но именно так всё и работало. Иначе бы всё встало.
Следователи, сшившие дело, прокуроры, выступавшие в суде, судьи — тоже всё отлично знали. Дядя Петя получил 10 лет и был посажен в подземную тюрьму под Байкальским хребтом. Там люди перевыполняли нормы на тамошнем производстве ради добавки к питанию на 30 копеек в день. Адвокат подавал всякие бумаги, но выпустили дядю Петю только по медицинской «комиссии» после инсульта, уже под конец советской власти. Вскоре он умер от рака.
Бригадный подряд в сельском хозяйстве
Эта история — тоже от Николая Николаевича Константинова.
В конце 1970-х годов в «Комсомольской правде» появилась статья некоего Фоменко о том, как его звено достигло рекордных результатов в целинном совхозе в Казахстане. И — тишина, никакого продолжения. В то время было много шума про бригадный подряд в строительстве, его авторов продвигали, награждали, а тут ничего.
Оказалось, что Фоменко посадили. Уже после того, как он съездил в Москву и сделал доклад о своей системе в Институте экономики Академии наук. Суть метода была проста: платить людям зарплату пропорционально произведённой продукции. Бригада отработала год, вырастила столько пшеницы, сколько весь остальной совхоз, и соответственно получила.
Случайно эта информация попала в поле зрения партийного хозяина Казахстана, который был в это время на что-то зол. Он велел изничтожить.
Фоменко арестовали за попытку хищения государственных денег в особо крупных размерах. Состояла она в получении всеми членами бригады зарплаты в несколько раз выше, чем было принято. Хотя все деньги у работников отняли, «попытка» была засчитана как состоявшееся преступление.
Фоменко умер в концлагере от воспаления лёгких. На исходе советской власти были попытки внедрить в советских колхозах бригадный подряд или аренду отдельных объектов. Но все провалились из-за стихийной «классовой борьбы»: поджогов и прочих диверсий против нормальных работников со стороны соседей-люмпенов и начальства. Только после конца СССР кое-где возникли нормальные хозяйства.
ББС
На Белом море есть легендарное место: Беломорская биостанция МГУ. Многие мои друзья и добрые знакомые побывали там. Подробно об этом можно прочитать здесь: О Константиновской системе и Беломорских стройотрядах Ю.А.Неретин
Эта станция, существующая с первых послевоенных времён, служит базой каких-то качественных исследований в области зоологии морских животных. А её слава основана на том, что примерно с 1960-х годов она стала местом летнего пребывания сотен студентов, в основном московских, из самых разных институтов.
Они приезжали туда работать на строительстве домиков и прочих объектов, а в нерабочее время собирались компаниями, пели у костров песни, сочинённые самодеятельными авторами, в общем — весело и культурно жили без присмотра советских «воспитателей».
С экономической точки зрения это выглядело так. Формально подрядчиком строительных работ числился ближайший колхоз. В этом колхозе состояло примерно 5 человек, остальные разбежались или вымерли. Колхоз получал по хоздоговору деньги от МГУ, из них 90% шли на зарплату работникам стройки, а остальное — на зарплату колхозников. Работники были сезонные — те самые студенты. Это я слышал от Николая Николаевича.
А в 1979 году в газете «Комсомольская правда» была большая статья, как ББС чуть не сожгли чиновники из местных околохозяйственных органов.
Материалом для строительства на ББС служили вылавливаемые из Белого моря топляки. Это брёвна, плавающие не по поверхности, а на глубине от одного до нескольких метров.
В сталинские времена в тех местах был концлагерь, где зэки заготавливали лес. Деревья валили и сплавляли их по реке. То, что нарубили зимой, складывали в штабеля и ждали весны, когда растает лёд. Когда людей начали массово освобождать, весной какого-то из 1950-х годов в лагере не хватило рабочих рук для сплава брёвен как положено. Весенним половодьем штабеля брёвен смыло в море.
Брёвна набухли и погрузились в воду, но на дно не пошли. Их носит по морю течениями и ветрами, создавая страшную опасность для местного маломерного флота. Сделанный из фанеры или тонкого листового железа кораблик, напоровшись на незаметный сверху ствол, может получить фатальную пробоину и утонуть очень быстро.
Говорят, часть этих брёвен морскими течениями постоянно выносило в Баренцево море и дальше на запад. Так что в Норвегии даже возникла мебельная фабрика, стабильно работавшая на этом материале, который вылавливали из моря. В Белом море, по человеческой логике, всякий, кто выловит такое бревно, сделает полезное людям дело, устранив опасность. Но по логике советской власти, это хищение государственной собственности. Так что если кому выбросило на берег рядом с домом такое бревно, он его или не тронет, или никому не станет докладывать, что взял себе.
Однажды на ББС пришла проверка из фининспекции. Стали проверять документацию в бухгалтерии. И выявили, что лесоматериалы, оприходованные для стройки, не были получены положенным способом. Где взяли? Из моря выловили. А кто разрешил?
Разрешать некому. Формальный владелец древесины — концлагерь — давно закрыт. Хищение!!! Но ББС — государственное учреждение, никто ни копейки не присвоил в личное владение. Дело завести невозможно, но непорядка потерпеть тоже нельзя. Восстановить социалистическую законность возможно единственным способом: уничтожить незаконно возведённые строения. Сжечь.
Для такого мероприятия обязательно присутствие инспекторов пожарной охраны из системы МВД. Без них ничего поджигать нельзя. Конец недели, никто не приедет до следующего понедельника. Хмыри из проверяющих органов уехали, но обещали вернуться.
В выходные, по скверно работающему телефону, начальник ББС достал ректора Московского университета и доложил о проблеме. Ректор тоже с трудом достал отдыхавшего на своей спецдаче московского партийного хозяина — первого секретаря Московского городского комитета компартии. Тот был членом Политбюро, то есть одним из пары десятков самых главных партийных боссов страны, не то что партийный начальник Карельской АССР.
Сверху вниз пошёл хороший прочухон, и дело прекратили. Но до последнего часа всё висело в воздухе, и станцию не спалили чудом.
Плановое снабжение предприятий оборудованием
Нас водили на экскурсию на завод «Каучук» по программе студенческого научного общества. Проверять, как там внедряют динамовский метод организации производства — модный бред, призванный заменить нормальную материальную заинтересованность.
В одном из цехов стояли какие-то новенькие машины, между которыми были узкие проходы.
После возвращения Алла Васильевна рассказала про эти машины.
Завод подавал заявку на новое оборудование. Старое было американского производства начала 1930-х годов. Завод делает синтетический каучук и резиновые изделия на его основе.
Из министерства какой-то там промышленности, к которому относился этот завод, сообщили, что прислали партию новых импортных машин. Спросили, будут ли брать. Взяли.
Машины оказались для пластикового завода. На резиновом нужны, как дыра в голове. Но продать их было нельзя, потому что в СССР оборудованием не торговали, только получали его в централизованном порядке. Обменять на что-нибудь полезное тоже не получилось: иди найди завод пластмассовых изделий, которому как раз сейчас подсунули оборудование для резинового производства.
Вернуть оборудование? То есть, заявить на всю заинтересованную аудиторию, что в министерстве сидят идиоты? После этого нового оборудования не будет никогда. Кстати, отказаться до получения нельзя было по той же причине. Раз откажешься — больше заявок не подавай.
С машин сняли кожухи и поставили их на старые машины. Всё остальное сдали в металлолом. Новые кожухи были по габаритам больше старых, проходы стали уже, работать стало неудобно. Завод отчитался о внедрении новой техники.
Статистика промышленности
После окончания института меня распределили в статистическое управление Московской области. Я не хотел, но меня не спросили.
Я попал в отдел сбора и подготовки статистических материалов по промышленности. В группу натуральных показателей. Каждый месяц от каждого промышленного предприятия области приходил отчёт. Каждый год бланки этих отчётов становились всё больше, число заполненных позиций увеличивалось. Специальная бригада на счётных машинах составляла потом суммарные отчёты в разрезе районов и отраслей.
А наша работа по приёмке этих отчётов состояла в проверке некоторых позиций (заполнены ли, похоже ли на то, что должно быть) и выписке итоговых чисел на карточку по министерству для подсчёта суммарного показателя.
При этом одни заводы отчитывались о производстве продукции в тысячах тонн, а другие в тысячах рублей. То и другое записывалось в одну и ту же таблицу и суммировалось. Получалась информация, которой, в принципе, должны были руководствоваться плановые органы…
Стройки коммунизма
В СССР был такой обычай. Время от времени работников городских предприятий и учреждений посылали на помощь в разные места, где не хватало работников. Регулярно посылали на овощные базы, в колхозы и на разные стройки. Причём зарплату за работу там платили из кассы основного места работы.
В 1980 году меня послали на строительство Дворца политпросвещения Московского областного и Московского городского комитетов партии. Строить я не умел, но на подсобных работах сгодился. Тем более, что наш бригадир, тоже из нашей конторы, строительный опыт имел.
Первым заданием нашей бригады было выносить разбитый на куски бетонный пол из одного из помещений. Там положили бетонную основу для пола, на которую собирались стелить паркет. Потом решили положить гранитную плитку. А для этого слой бетона должен был быть тоньше. Солдаты долбали пол перфораторами, грузили на носилки, а мы носили.
Материалы на стройке валялись как попало. Дорогие импортные гипсовые плиты ломали и стелили под ноги. Молодые инженеры, руководившие стройкой, открыто говорили, кто и за сколько может отгрузить машину материала кому угодно.
Богатые заказчики денег не экономили. Не свои тратили.
Потом, уже с завода, меня пару раз посылали с коллегами помогать строить станцию метро. Потому что по ряду причин строительство нашей ветки выбилось из графика и отстало на год.
Всеобщее равенство
Мать моего друга работала в технадзоре какой-то околостроительной конторы. Однажды её послали произвести какую-то проверку в здании ЦК КПСС на Старой площади. Друг рассказывал об этом путешествии.
Ей там полагался обеденный перерыв. Пустили в столовую, предназначенную для самых низовых работников — уборщиц, вахтёров и т. п. За рубль она поела такого, что подавали в хорошем ресторане. И купила в книжном киоске внутри такие книги, которые тогда было не достать ни в одном магазине Москвы.
Саперави
В 1970-х годах в московских магазинах появилось странное вино. Фирмы «Самтрест» (то есть из грузинского города Самтредия), сухое. Продавалось в «огнетушителях» — бутылках по 800 граммов, характерных для самой дрянной бормотухи, и стоило очень дёшево.
Я однажды попробовал. Сквозь вкус прелой кожуры пробивался слабый, но различимый аромат чего-то очень хорошего.
А мой дядя Йосиф рассказал такую историю. Он отдыхал в Гудауте, в Абхазии. Гулял по окрестностям пансионата и набрёл на странный виноградник, оцепленный колючей проволокой. По внутреннему периметру ходили сторожа с огромными овчарками на поводках.
Дядя был в плохом настроении и вызверился на одного сторожа. На базаре, мол, виноград по рублю кило. А тут, если кто-нибудь сорвёт гроздь, вы его покусаете собаками?
Сторож ответил, что это не простой виноград. Это саперави.
— Что? Вот эта дрянь для опохмелки алкашей?
— Это вы пьёте дрянь. А это вино пьёт английская королева.
Сторож объяснил, что хороший винный виноград давят на вино несколько раз. После каждой выжимки остатки кропят водой, дают пропитаться и снова давят. Саперави выдерживает от шести до восьми раз.
То, что выдавливают из целых ягод, идёт на вино, которое продают за очень большие деньги очень богатым людям на Западе. Со второго отжима — в западные магазины для простых людей, в страны восточного блока и по блату — внутри СССР. А смесь отжимов с третьего до последнего образует то, что попадает в «огнетушители». Народ пьёт, жалоб нет.
Картошка
В 1980 г. меня послали «на картошку». Работали мы в совхозе «Балковский» рядом со знаменитым академгородком Пущино.
Работа состояла в следующем. В совхозе собрали картошку в срок, согласно плановым указаниям. Но этот срок пришёлся на самые дождливые недели сентября. Картошку завалили в места хранения — «бурты́» — мокрую, облепленную мокрой землёй. Естественно, она сходу начала гнить. В октябре, когда наступило сухое и сравнительно тёплое время, пришла пора разгребать последствия выполнения плана в срок.
Мужики лопатами грузили картошку на маленькие «шассики», ездившие по складу и вывозившие её наружу. Там женщины сортировали картошку. Ещё целую — в одну сторону, полугнилую — в другую, полную гниль пополам с землёй отгребали в кучу, на удобрения.
Полугнилую картошку отвозили на тульский спиртзавод. А вроде бы не гнилую везли обратно в бурты, предварительно очищенные и подметённые. Молодая агрономша ходила и жаловалась всем подряд на творящуюся глупость. Эта картошка была заражена какой-то плесенью. В тот момент её можно было бы продать на еду. Но из районного комитета партии поступил запрет. Должны соблюдаться нормы закладки картофеля на семена, для посадки весной. То, что до весны всё сгниёт — не их проблема.
Изрядная часть нашего «комсомольского отряда областных учреждений» состояла из сотрудников областного УВД. Они в нерабочее время ходили в патрули — ловить тех, кто ходил по полю и искал недовыкопанную картошку. Я спросил одного, наиболее похожего на человека, зачем это нужно. Ведь эта картошка брошенная, всё равно пропадёт. Он ответил, что если дать им выкопать, они потом мне её продадут.
Я понял, что разговаривать не с кем и вспомнил разговоры в очередях за картошкой, слышанные неоднократно. Люди с удовольствием купили бы картошку у кого угодно, чтобы не стоять за ней по часу. Но такой логикой власть не обладала.
Экономика высшего образования
Мой научный руководитель в аспирантуре (куда я как сунулся, так и высунулся) доктор наук Лев Иосифович Тульчинский рассказал историю про защиту своей докторской диссертации.
Он выбрал тему «Экономика высшего образования». В своём исследовании потребностей народного хозяйства в специалистах с академическим (как теперь принято называть) образованием он обнаружил, что их выпускают намного больше, чем нужно. При государственной системе распределения выпускников ВУЗов безработицы не было, но рабочие места создавались искусственно. В то же время не хватало специалистов среднего звена, а рабочих — просто ужасно не хватало.
Но система высшего образования была устроена так же, как всё остальное. План выпуска рассчитывался от предыдущего уровня с добавкой скольких-то процентов. Постоянный рост был обязателен что в выплавке чугуна, что в подготовке инженеров. И руководство этой системой, прослышав о соискании учёной степени по такой диссертации, начало принимать меры, чтобы его утопить.
К тому же, любой начальник хотел, чтобы его дети получили высшее образование. Это спасало от каторжной и малооплачиваемой работы на заводах и от попадания в армию рядовыми, что было смертельно опасно без всякой войны.
Лев Иосифович принял контрмеры. Он написал и опубликовал в «Комсомольской правде» статью «Рабочий — звание учёное» по материалам своей диссертации. Я помню, как разозлился, прочитав эту статью (я тогда был в седьмом классе). Я тоже не хотел попасть в цех за компанию с отребьем из ПТУ, и в казарму не хотел.
А ещё он послал свою работу на отзыв в Будапештский университет доктору экономики Яношу Кадару. Этот доктор был по основному месту работы главарём венгерской коммунистической партии, то есть начальником страны. Доктор Кадар прислал восторженный отзыв и указал актуальность поднятой проблемы и для Венгрии.
Во время защиты один из выступавших ругался, что тема какая-то малозначащая. «Экономика высшего образования! Вы бы ещё исследовали экономику церкви!». Лев Иосифович задемагогил его обвинениями, что он сравнивает нашу советскую систему с такой неприглядной организацией, а сам подумал, что экономика церкви будет покруче, чем экономика под руководством этих типов. Недаром монастырские отцы-экономы во все века были самыми квалифицированными экономистами.
Диссертацию утвердили минимальным большинством голосов.
После краха советской власти выяснилось, что множество лиц с высшим образованием не могут найти ему применение. Они пошли или в бизнес, или на самую простую работу. Также выяснилось, что советская власть просто подкупала людей «бесплатным образованием», не имея возможность дать ничего другого.
Впрочем, и рабочие на заводах по большей части производили никому не нужную ерунду, даром изводя природные ресурсы и получая оплату в основном дешёвой водкой…
Минское пиво
Меня послали в командировку в Минск. Между занятиями на курсе делать было нечего, и я гулял по центральному проспекту. Удивляла обстановка. Через каждые полкилометра был продуктовый магазин. Перед ним на тротуаре стояли пункты выносной торговли: стол с продавщицей, а по бокам ящики пива и короба каких-то коржиков.
Продавщицы были неожиданно доброжелательными и вежливыми (после Москвы это смотрелось экзотикой). Пиво можно было выпить на месте, в этом случае продавщица сама его открывала и не брала денег за бутылку, которую потом оставляли в ящике для стеклотары. Пиво было обычное «Жигулёвское», как по всей стране. Но какое пиво! Вкусное, лёгкое, поднимавшее тонус и не бившее ни в ноги, ни в голову.
В буфетах кинотеатров, в столовых было ещё «Минское» и «Беловежское», покрепче. Всё сказочного качества.
Через год я снова приехал в Минск. Сдал в Институт математики магнитные ленты для записи покупаемого софтвера. Велели прийти через три дня. Пошёл гулять. Было жарко, купил бутылку пива, стал пить. Ой! Там было терпкое кислое пойло, которое с трудом лезло в рот.
Вечером спросил своего двоюродного брата, местного жителя, что случилось. Беда случилась. Открыли второй пивзавод. Теперь вся продукция первого — только в рестораны, а в розничной торговле — только со второго. Прощай, «Минское» и «Беловежское»…
А ведь и состав напитка, и технология производства были записаны в государственных стандартах. И сырьё было одно и то же, и вода одинаковая. А результат такой, как был.
Кстати, в Москве пиво одного и того же сорта, покупаемое на окраине, где я жил, и в центре города, где работал, имело совершенно разный вкус. Не говоря уж о том, что в двух шагах от Красной площади в небольших магазинах был и «Ячменный колос», и даже «Рижское»…
Буран
В начале 1980-х годов я работал на авиационном заводе, где делали советский космический корабль многоразового пользования «Буран». Для работы по этой программе срочно строились новые корпуса, так что весь завод был перекопан, и все ходили по грязи.
Я несколько лет наблюдал за стройкой, которую вели солдаты строительных частей. Штабеля досок, связки арматуры и прочий материал сваливали рядом с земляными кучами. По ним ездили машины, смешивая всё с землёй. Через некоторое время материал вместе с землёй грузили в самосвалы и вывозили на свалку. Хочется надеяться, что там его кто-нибудь крал, а не просто закапывал.
В одном из корпусов стояли шлифовальные станки, на которых доводились до идеальной точности вырезанные из специального материала теплозащитные плитки, которые предстояло наклеить на корпус самолёта. Через несколько помещений от этого участка был вычислительный центр. Там стояли содранные у американцев компьютеры ЕС-1045 с накопителями информации на здоровенных пакетах магнитных дисков, вставлявшихся в дисководы, похожие на стиральные машины.
У этих дисководов были фильтры, чтобы вместе с воздухом для охлаждения не засасывать пыль. Но они не помогали. Алмазная пыль, прилетевшая из шлифовального участка через общую систему вентиляции, проходила через фильтры и портила диски. А шлифовщики, работавшие в респираторах, вдыхали её постоянно. Скорее всего, никого из них давно нет. Силикоз.
Для точных механических работ купили три немецких станка, у которых в основании были мраморные плиты для гашения вибрации. При установке у одного разбили плиту…
Сделали первый аппарат и повезли в посёлок Жуковский, на аэродром ЦАГИ, собирать. Один сборщик во время перерыва набрался и заснул в крыле, обмочившись во сне. Другой, как выяснилось, забыл отвёртку в стыке крыла с фюзеляжем. Это выяснилось, когда работа была окончена. Долго думали, что делать. Оставить так невозможно: отвёртка в полёте будет биться и всё разнесёт. А отвинчивать назад — всё придётся менять, потому что и болты, и крепёжные отверстия после разборки будут поношены и для второго раза непригодны. Пришлось таки разобрать и переделать кусок корпуса.
До 1989 года успели сделать два экземпляра «Бурана». Один испытали «в боевом режиме»: запустили в космос без пилотов и посадили. Одна из теплозащитных плиток отвалилась (как раз на кабине пилотов), и там прожгло корпус насквозь. Потом программу свернули. Советская власть кончалась, денег не было, завод перепрофилировали.
Через год академик Роальд Сагдеев в интервью «Известиям» сказал, что сама концепция этих кораблей оказалась несостоятельной. Их задумали, чтобы сэкономить на пилотских кабинах с их дорогим оборудованием, сгоравшим каждый раз при посадке. Но каждый запуск «Бурана» оказался ещё дороже, чем запуск одноразового корабля. Это выяснили, потратив миллиарды рублей.
Лимита́
Водитель городского маршрутного автобуса — самая тяжёлая из шофёрских работ. Надо вести тяжёлую и длинную машину (в Москве ещё и с прицепом) по самым загруженным улицам, через каждые 300—400 метров совершать манёвр подъезда к тротуару и остановки, затем начала движения. При этом заботиться о безопасности движения, не давить людей около остановок и, ведя автобус в густом транспортном потоке, продавать книжечки талонов через заднее окно кабины.
Смены по 11 часов с часовым разрывом, чтобы обойти правило о запрете вести машину больше 8 часов подряд. За этот перерыв надо сделать все свои дела, поесть. Подремать на конечном пункте маршрута вряд ли получится. До выезда на рейс надо проверить автобус, пройти медицинское обследование, получить путевой лист, магнитофон с объявлялкой остановок и книжечки талонов для пассажиров. После смены надо это всё сдать. А на работу в парк из общаги надо приехать. Потом приехать обратно. Благо возят на автобусе-развозке. То есть реально рабочий день длился часов 14-15.
В автобусном парке в Москве, где я занимался компьютеризацией, большинство водителей были приезжие с Кавказа и из Средней Азии. Местные жители на такую работу идти не хотели. Как, впрочем, и на многие другие работы на заводах, стройках и транспорте. Существовал лимит для каждого важного предприятия: сколько работников — не жителей Москвы им можно принять на работу и обеспечить жильём. Чем важнее предприятие, тем больше лимит. Так что автомобильный Завод имени Лихачёва — сокращённо ЗИЛ — весь город знал как Завод измученной лимиты.
Приняты по лимиту люди получали в Москве ВРЕМЕННУЮ ПРОПИСКУ. Без прописки жить было нельзя вообще: милиция поймает, оштрафует и выгонит из города. А в автобусном парке у работников была какая-то вообще фантастическая временно-временная прописка сроком на два года. Через два года прописка менялась на обычную временную, которую можно было продлевать каждый раз после очередных двух лет без вопросов и с опцией однажды получить постоянную — вместе с жильём. Которое тоже не покупали и не снимали, а ПОЛУЧАЛИ от города или фирмы-работодателя.
Водители в парке работали по два года. Как только кончался срок крепостной зависимости и получалась обычная прописка, они увольнялись из парка и шли на работу в грузовой парк. Там тоже нужны были водители, тоже был лимит на приём работников, но водить грузовик намного легче и безопаснее, а водительские права — той же категории, что для автобуса.
Люди терпели эту каторгу ради того, чтобы зацепиться в Москве. Через два дня на третий у них бывали выходные. В эти дни все иногородние водители шли работать торговыми агентами. То есть ходили по большим и не очень московским универсальным магазинам, где продавали одежду, обувь, бытовые предметы. Заводили знакомства с продавцами, начальниками отделов, прочими людьми, имевшими отношение к продаже товаров.
Договаривались, что хороший товар будет отложен для них или их родственников и продан им мимо прилавка. За комиссионные, разумеется. Этот товар потом увозили туда, откуда были водители, и там продавали с прибылью. Это называлось «спекуляция», было уголовно наказуемо, требовало взяток милиции в местах торговли и всегда существовало при советской власти. Потому что всегда существовал дефицит.
Главной задачей советской промышленности было выполнение плана. Каждый завод имел закреплённых за ним поставщиков всего нужного для производства и получателей продукции. Никто не мог отказаться от получения того, что сработал их поставщик — за исключением уж слишком явного брака. Но и тогда было неясно, что делать: не взял, что дают — остался ни с чем.
В особо серьёзных случаях контроль за качеством был серьёзный. На заводах, делавших военную технику, сидели военные представители, которые не выпускали наружу брак. В случае одежды, обуви и прочих товаров широкого потребления такого контроля не было. А конечный получатель продукции — система торговли (государственной или, на большей части территории страны «кооперативной»), жрала, что дают. У них ведь тоже был план по продажам, и надо было иметь товар.
В результате магазины были завалены жутким хламом. Если привозили что-нибудь из стран восточного блока или Финляндии, это было желанным для всех. Но на всех не хватало, и тот, кто мог перераспределить это, мог с этого получить выгоду. Тем более, что в продажу это шло в основном в Москве и - заметно меньше - в Ленинграде. Чтобы иностранцы видели красивую витрину.
Что-то доставалось столицам больших союзных республик, а азиатской глубинке не доставалось ничего. Вот они и решали эту проблему. Довольно эффективно. Понятно, что там, на местах, покупали эти вещи тоже только те, у кого были лишние деньги.
Кооперация
Каждый крупный проект в СССР делала вся страна. Централизованные ассигнования, выделяемые под него, были лакомым куском для любого завода, и любой директор норовил записаться в участники. Для «Бурана» что-то делали по всему Министерству авиационной промышленности, от Тбилиси до Комсомольска на Амуре.
Я однажды попал в состав делегации на ташкентский завод, где тоже что-то делали. Это называлось кооперацией. Всё должно было по цепочке собираться со всех сторон в Тушино. И все задержки и неполадки накапливались по дороге, а виноват был всегда наш директор.
То же самое происходило с проектом самого большого в мире грузового самолёта Ан-225 «Мрия», который строило КБ имени Антонова под Киевом. Крыло самолёта (авиаторы говорят «крыло», а не «крылья») делали на ташкентском авиационном заводе. А когда сделали, начали думать, как доставить его на завод Антонова.
По железной дороге невозможно: груз негабаритный, не влезет ни в какой вагон, не пройдёт под железнодорожными эстакадами. Надо на грузовике. Придётся сделать специальный прицеп, но это не проблема. А вот по какому маршруту везти?
Была отправлена экспедиция, чтобы проверить автодороги и проложить курс. Доехала до Волги и доложила, что груз не пройдёт ни через один мост. Оставалось только везти по воздуху.
На большой грузовой самолёт КБ Мясищева сверху приделали крепёжную оснастку, прикрепили крыло и привезли. Стоило это всё дороже, чем его сделать. Больше ташкентский завод в этом проекте не участвовал.
Об этой истории было написано в «Известиях» в 1990 году. Тогда уже пахло развалом СССР, и всякие умники пугали разрывом производственных цепочек…
Социализм в Израиле
В 1991 году я учился в ульпане в Нацрат-Илите. У некоторых моих соучеников дела с деньгами были плохи, и они сразу пошли работать. Одна дама попала на ткацко-швейный комбинат «Китан», принадлежавший Ѓистадруту.
Минимальная зарплата по закону тогда была 5 шекелей в час. Ей платили 4.50. Товарищи по работе, имевшие статус постоянного работника, тщательно следили за ней и докладывали бригадиру о каждом нарушении. Расстегнула толстый байковый форменный халат (лето, температура за 30°) — штраф. Форменные белые носки надеты косо, шов перекручен, когда должен быть прямым — штраф. Пошла в туалет не во время перерыва — штраф.
Сами товарищи работали когда хотели и пили кофе когда хотели. Им никто не был страшен, потому что уволить любого из них было практически невозможно. Профсоюз, он же хозяин, стоял на страже их интересов. И зарплата у них росла по мере стажа.
Потом «Китан» закрыли из-за убыточности и сломали. Много лет там был пустырь, заваленный обломками. Теперь там большой торгово-оффисный центр.
Пенсии для сознательных пролетариев
В 2003 году я много слушал радио. По ночам на посту больше нечего делать. Это было время, когда экономика Израиля пребывала в сильном кризисе, и министр финансов Биньямин Нетаньяhу пробивал через кнесет свои реформы, преодолевая бешеное сопротивление лоббистов из Ѓистадрута и левых партий. Все подробности тогдашних споров и конфликтов обсуждались по радио и политиками, и радиоговорунами, и звонившими в студию гражданами.
Среди прочих проблем случился кризис пенсионного фонда профсоюза строителей, а потом и всего пенсионного фонда «Мивтахим», принадлежавшего Ѓистадруту. Там образовался так называемый актуарный дефицит на 70 млдрд шекелей. То есть, не только не было денег, но были непогасимые долги банкам. Пожилые пенсионеры собирались на демонстрации и требовали продолжения выплаты пенсий, записанных в договорах с фондами.
Стали разбираться, в чём дело. Где деньги. Выяснили, что руководство фонда при составлении договоров в тысяча девятьсот лохматых годах обсчиталось, не сведя количество накопленных денег с общим размером обещанных выплат. А может быть, их заставили обещать такие пенсии. Те, кто на них давили, ни за что не отвечали, а члены профсоюза были им благодарны за такую защиту их интересов.
Когда деньги кончились, руководство фонда стало рассказывать, что это из-за возросшей продолжительности жизни. Пенсионеры прожили дольше, чем было предположено. Померли бы вовремя — денег бы хватило…
Потом выплыло, что из пенсионного фонда оплачивали разные посторонние вещи, вроде поездок профсоюзного начальства и разных встреч с банкетами. Но это уже были мелочи на общем фоне.
По логике, все эти фонды — коллективная собственность некоторых групп граждан. Даже не очень больших. Фонды плохо управлялись? А кто назначил управляющих? Кто выбирал руководство профсоюзов, которые их назначили? Все претензии этих дам и господ — к ним самим. Проели все деньги, отложенные себе на старость — садитесь на социальное пособие, как сотни тысяч других стариков в стране. Тем более, что в отличие от этих сотен тысяч, упомянутые дамы и господа имели куда лучший экономический базис: собственное жильё, за которое давно не надо было платить, многие — ещё кое-какую недвижимость, дорогие машины.
Но ЭТИМ ЛЮДЯМ предложить такое было невозможно. Это те самые граждане, которые у нас равнее других. За такое предложение уроют. Сгноят.
И по решению министра финансов все прогоревшие пенсионные фонды были национализированы. Вместе с астрономическими долгами. Эти долги и пенсии членов фондов в записанном размере с тех пор платятся из налогов всех, кто работает в стране. В том числе той половины работников, которые работают за минимальную зарплату или около того, зарабатывая на треть меньше, чем те самые пенсии.
