Михаил Трейстер●●Визит в КГБ●Часть I. КГБ
| ← | Книга: Визит в КГБ Характер материала: Мемуары Трейстер, Михаил |
→ |
| Опубл.: 2003. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений• Публикуется с разрешения автора |
Осень 1968 года…
— Миша, — сказал Олег, глядя мимо меня, — тебя приглашают в КГБ.
Когда-то вместе учились, бывали в одних компаниях. С тех давних пор в междусобойном обиходе мы были Олег и Миша, ну а на планерках, техсоветах и вообще на людях он был Олег Васильевич, директор института «Энергосетьпроект», а я — Михаил Абрамович, главный специалист-электрик. Разговор происходил у него в кабинете.
— Зачем я им понадобился? — поинтересовался я, понимая, что звучу фальшиво.
— Возможно, по делу Леопольда. Тут у нас уже многих таскали.
— Да, я слышал. На когда вызывали?
— Сегодня на 14-00. Там тебя встретит следователь Горшков.
Оставалось сорок минут.
— Ну, так я пошел…
— Да, — и он впервые глянул на меня в упор, но это уже был взгляд не Олега, а директора, прошедшего райкомовскую школу, человека Системы.
Поднялся в отдел, сунул в карман книжку (к ней еще вернемся) и вышел.
Вы замечали, что моторы львовских автобусов обычно работают как после второго инфаркта? Именно таким оказался и мой № 18, но под его стоны и всхлипывания хорошо думается, а подумать было о чем. Значит, добрались, родимые, и до меня, а я думал, пронесет…
Леопольд Соломонович Гринблат, старейший и самый опытный специалист с незапамятным стажем, слегка пуганный в 37-м, человек с симпатичной лошадиной физиономией, добрый, почти не имевший врагов, — вдруг исчез… Поползли слухи, один дичее другого. На собрании Олег Васильевич сообщил ошарашенным сотрудникам, что Леопольд Соломонович арестован «за преступления, находящиеся в компетенции органов госбезопасности». А посему коллективу, который в основном здоровый, необходимо срочно повысить бдительность, а заодно производительность труда и качество продукции. «В основном здоровый коллектив» ахнул и обещал немедленно повысить все, что положено.
Я, один из немногих, знал, в чем заключалось преступление, «находящееся в компетенции».
Выйдя на пенсию и растянув директивные два месяца подработки на весь год, Леопольд приходил консультировать раз в неделю, что устраивало дирекцию (редкий специалист) и его самого (возможность хоть иногда отдохнуть от жены). Под воздействием высвободившейся энергии и энтузиазма, рожденного Шестидневной войной, он вспомнил, что является не только электриком, но и евреем, и весь жар души отдал сбору всего, что связано с Израилем, книг, карт, фотографий, писем и т. д. Кое-что размножал и, как каждый истинный собиратель, старался поделиться этим с возможно большим количеством евреев — друзей, знакомых и сотрудников. Одни брали из интереса, другие — из вежливости, передавали друг другу. Естественно, кое-что побывало и у меня. А если учесть, что после войны 67-го года «жидовская морда» превратилась в «лицо агрессора», не дававшее покоя «всему прогрессивному человечеству», а концентрация стукачей в любом «здоровом» коллективе граничила с выпадением в осадок, то стоит ли удивляться, что добрейший Леопольд вскоре оказался в месте известном и вполне надежном — круглой внутренней тюрьме КГБ.
Обо всем этом я думал в инфарктном автобусе. Поднимаясь по парадной лестнице КГБ, вспомнил два анекдота о дверях этой конторы. Первый: «Дверь на ремонте. Просим стучать по телефону». Второй: «Наружная ручка двери стерта до основания, внутренняя — совсем новенькая». Нет, дверь была вполне исправна, так что стучать можно было старым способом, правда, стукачи обычно входили не с парадного входа, а с бокового (с ул. Комсомольской). «Гостей» же завозили в спецтранспорте с улицы Урицкого, прямо к нынешней обители Леопольда. Поэтому начищенные до блеска ручки имели одинаковый износ. Значит, в парадную дверь сколько народу входило, примерно столько и выходило, что меня слегка успокоило.
Пустой вестибюль. Прямо напротив входа — огромный бронзовый бюст железного Феликса. Тишина… Вдруг Феликс Эдмундович приятным баритоном произнес:
— Михаил Абрамович, поднимайтесь сюда, пожалуйста.
Я вздрогнул и уставился на рыцаря революции. Нет, он был молчалив и безучастен. Осторожно поднял глаза выше. Прямо над его макушкой, опершись на балюстраду второго этажа, стоял худощавый, со вкусом одетый человек немного за пятьдесят и, улыбаясь, показывал на правую от меня лестницу. Так я познакомился со следователем КГБ полковником Горшковым.
Встречаясь с этими людьми до и после описываемых событий, я заметил, что, вызывая человека, они стараются в первый момент наблюдать за ним из незаметной для него позиции. Видимо, это позволяет оценивать его состояние (тревога, страх) по внешним признакам поведения, что облегчает дальнейшую обработку. Что касается моего тогдашнего состояния, то, насколько я могу оценить его сейчас, я знал, что не расстреляют и, скорее всего, не посадят — не те времена. Но знал также и то, что эти ребята не для того раскручивают «дело», чтобы потом извиниться и прекратить его за отсутствием состава. Знал и то, по чьей команде оно раскручивается. Так что будут крутить до упора, и с работой, скорее всего, придется расстаться при всей смехотворности «преступления» (так оно потом и получилось, но об этом позже). Все это рождало досаду, а это чувство со страхом во мне как-то не уживается: или — или. Это отчасти объясняет некоторые нюансы моего последующего поведения.
А пока мы с ним идем по длинному пустому коридору. Долго идем.
— Вы у нас впервые?
— Нет, бывал в конце 47-го.
Вопросительный полуоборот: на предмет?
— Приглашали на работу, — и, увидев удивленно поднятую бровь, пояснил: — Занимался спортом, в комсомол вступил в партизанском отряде, ну и брат после фронта работал в вашей системе, так что, видно, подходил.
— Ну и?..
— Брат отсоветовал.
— Отчего?
— Возможно, предвидел последующие события.
— Вы это о чем?
— О сорок восьмом — пятьдесят третьем годах[1].
— Понятно…
Но мы уже пришли. Небольшой кабинет. Стол, диван. Он за столом. Я — на диване.
На столе, справа от него, стопки книг, как потом оказалось, изъятый «компромат». Много книг. Потрудился Леопольд…
Трехчасовый допрос начался для меня несколько неожиданно.
— Михаил Абрамович, последнее время мне много приходится иметь дело с евреями и, по процедуре, я обязан задать вам вопрос: переводчик нам нужен?
— Простите, не понял.
— Ну, вы на каком языке желаете давать показания?
— А, вот вы о чем. Ну, если будете задавать вопросы на иврите или на идише, то потребуется: у меня с родным языком, увы, не очень, а если на русском, то обойдемся как-нибудь.
Думаю, мой ответ и вообще манера поведения оказались для него не совсем привычными. Вероятно, некоторые вели себя иначе. В этом я убедился позднее на суде.
Как ни странно, это в основном относилось к друзьям Леопольда, очень пожилым пенсионерам, которым и терять-то было нечего. Видимо, сказывался синдром 37-го.
Если для экономии места вопросы и ответы первого часа спрессовать в блоки, то получится примерно следующее.
Вопросы: «Вы коммунист?», «Догадываетесь, зачем вас пригласили?», «Леопольда Соломоновича знаете?», «Что за человек?», «Чем занимался?», «Что-нибудь замечали?», «Знаете, за что он арестован?», «Что кому давал?», «А вам?», «Вы в этом уверены?», «Попытайтесь вспомнить», «А все-таки? Это очень важно. Вам это ничем не грозит. Ну читали и читали, подумаешь…» И т. д. и т .п.
Ответы: «Беспартийный», «Зачем пригласили, не знаю», «Леопольд — человек порядочный, специалист от Бога», «За что сидит, сообщали, но деталей не знаю», «Понимаю, что важно, раз посадили такого человека.» «Мне он ничего не давал», «Память у меня хорошая», «Ничего не замечал…» И т. д. и т. п.
На втором часу тон вопросов (да и ответов) изменился.
— «Дети есть?» «Не забывайте, где работаете. У вас ведь и допуск есть. Диссертацию пишете.» «Не забывайте, что мы многое можем…» И т.д.
— «Есть дочь. Четыре года.» «Где и кем работаю, знаю. Знаю и ваши возможности.» «Но вы меня не пугайте. Свою норму страха я уже съел лет 25 тому назад в концлагере СС.»
— «Нет-нет, я и не думал вас пугать. И о лагере мы знаем.» «Ведь все это в ваших же интересах.» «Кстати, не помните, что вам давал N (фамилию опускаю)?»
Значит, раскололся, козел, и мне ничего не сказал, хоть виделись сто раз в библиотеке, где он работал. Потом оказалось, что и другой (фамилию опускаю) тоже разговорился. Зря, значит, я играл в партизана на допросе. Пришлось «вспомнить» о двух книгах, переданных мне этими людьми.
Потом еще час перетягивали канат по поводу какой-то карты «Великого Израиля», которую я ни до, ни после в глаза не видел. Дошло до угроз немедленно выехать ко мне домой с обыском за этой картой. Далась им эта география…
Самое интересное было в конце, когда он сел писать протокол, а я сидел на диване и скучал, глядя на кучу «компроматных» книг на столе, пока не вспомнил о своей книжке.
Достал из кармана и стал читать. Прошло минут десять — он скрипит пером, я читаю, и вдруг резкий вопрос, почти окрик: — Что это вы там читаете?
Видно, решил, что я взял какую-нибудь «бяку» со стола.
— «Семеро среди пингвинов».
— Что-что?
— «Семеро среди пингвинов». Француза одного. Об антарктической экспедиции.
Очень интересная вещь. Можете посмотреть.
— Так…
Удивление и досада на лице и в голосе: он, понимаешь, вкалывает, а разоблаченный пособник сионизма, видите ли, интересуется пингвинами. В 37-ом показали бы тебе пингвинов и французов заодно…
Протокол оказался грамотным и неожиданно объективным. После подписания и традиционного предупреждения о неразглашении, он проводил меня до железного Феликса, протянул руку и, глядя мне прямо в глаза, откровенно признался: — Не нравитесь вы мне.
— А вы мне нравитесь.
И я не лукавил: нормальный мужик, неглупый и вполне интеллигентный. Не жлоб.
Ну, а служба — она и есть служба. Через пару лет он умер, так и не успев покончить с сионизмом. Бог ему судья.
Примечания
- ↑ 1948-1953 годы — период становления политики государственного антисемитизма в СССР, начавшийся с убийства в Минске нар. арт. СССР Соломона Михоэлса, массовой борьбы с «безродными космополитами», уничтожения Еврейского Антифашистского комитета и расстрела его членов, «Дела врачей».
